Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

Современный польский народ сложился, как указывалось обычно, из соединения коренного племени (жившего между Одером и Вартой) с родственными им племенами в низовьях Вислы – мазурами и краковя(н)ками, населявшими ее верховья[670]. Разногласия касались таких этнических групп как курпики (считавшиеся результатом смешения поляков и древних ятвягов) и подляхи / подлясаки, возникшие вследствие слияния восточных славян (по некоторым версиям – малорусов, по другим – белорусов) и поляков[671]. Упоминались и другие региональные группы, которые некоторыми рассматривались в качестве этнических: куявцы (куявяне) («родственные краковякам»); сандомирцы (сандомежцы).

Всякая «официальная номинация, – писал П. Бурдье, – акт символического внушения»[672]. Главным ее следствием для научной каталогизации народов Российской империи – в том числе поляков и финнов – было уже указанное стремление и наблюдателей («описателей»), и составителей этнографических очерков опираться на известную классификацию для того, чтобы точно определить этнический объект. Этническая идентификация, таким образом, могла осуществляться до описания – на основании ранних сведений, главными из которых было проживание группы. С одной стороны, можно говорить о незавершенности и несовместимости различных вариантов классификаций, но само стремление «классифицировать, чтобы понять» несомненно. Спорность отнесения и именования проявилась прежде всего в идентификации региональных групп на границах этносов или больших «племенных» групп, что порождало противоречия в их характеристике, выразительно демонстрирующей власть существующих в сознании наблюдателя представлений над его видением объекта.

С другой стороны, порожденный теоретическими посылками принцип взаимосвязи территории и этноса легко подтверждался, когда речь шла о компактном проживании народа (поляки), и вызывал сложности при попытке соединить родственные группы, не связанные географическим пространством и несхожие по климатическим условиям (финские народы). И, наконец, ранняя фиксация отличительных особенностей «племенных отраслей» приводила в действие механизм их «узнавания», что обусловило акцент на этнодифференцирующих признаках, которые воспринимались описателями как главные и явно преувеличивались; общие черты и свойства оказывались на периферии их внимания и их определение было сопряжено с большими трудностями.

Авторы «Живописной России» относили к полякам великополян, Мазуров, малополян («кракусы», силезцы, горалы и сандомирцы), отмечая, что именно поэтому «трудно и даже невозможно представить одну общую картину народного быта и нравов польского племени»[673]. К концу века классификация несколько стабилизировалась. Польский антрополог А. Закшевский разделял поляков на пять племенных групп, к великополянам, мазурам и малополянам он добавлял еще кашубов и слёнзаков (жителей Силезии)[674]. В Энциклопедии Брокгауза и Эфрона описание «отраслей» польского народа содержится в статье «поляки», а характеристики их даны в отдельных статьях – «краковяки», «мазуры» и «великополяне» (названные «наиболее чистым этнографическим типом»).

Гораздо более однородной, хотя и не бесспорной, представляется «отраслевая» классификация финнов. Согласно лингвистическим данным середины XIX в., финны «составились» из нескольких «исторических племен»: еми (ями), ее современными потомками считались хямяляйсет (хяме – финское самоназвание или тавасты – шведский этноним), водь и чудь. Современные финны делились на две ветви: сумь и карелов («болотников» и «коровников»)[675]. Основными признаками их выделения служили «говор» и «характер». В целом можно говорить о доминировании заимствованной у шведоязычных финских ученых (главным образом, из работ З. Топелиуса) концепции, согласно которой современный финский народ состоял из двух основных групп – тавастов (хямяляйсет, емь) и карел (проживающих как в Финляндии, так и в российских губерниях). Они довольно точно локализованы в пространстве, их границы (также по Топелиусу) определены по ландшафтному принципу.

Однако географический принцип описания отдельного этноса и его групп создавал очевидные трудности: руководствуясь им, можно было довольно точно определить региональные особенности, но труднее ответить, какую этническую группу считать «основной», а какую – второстепенной, в какой мере эти локальные общности слиты с «коренным» народом, а в какой являются вариантом смешения разных этносов и, наконец, какую группу считать «настоящей» – т. е. «чистым типом»? Трудно установить и выбор критериев такого отнесения.