Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

Такая жесткая детерминированность физических параметров природными факторами, выражавшаяся даже в подборе лексических средств описания, приводила к усилению значимости антропологических признаков при определении этнической принадлежности. Кроме того, речь шла и о соответствии внешних черт языку и характеру (в случае с финнами главными чертами являлись свойства темперамента – угрюмость и задумчивость), что позволяло предполагать качества (языка, нрава, и далее, как следствие, эмоциональной и духовной жизни), опираясь исключительно на внешние данные. Так, напрямую связана с природой через антропологические особенности речь. Наблюдатели неоднократно определяли темп речи финнов как медленный или же фиксировали их «задумчивую молчаливость» и неблагозвучие языка, а разговор поляка казался им, напротив, живым, приятным для слуха, быстрым и «веселым». Большинство авторов исходило из того, что все эти элементы народности в равной степени зависят от климата, иные считали, что эту обусловленность демонстрируют только физический облик и нрав, а на формирование других свойств больше воздействуют социально-исторические условия.

Такое прямое соответствие усматривается в этнографической научной литературе с 1860-х гг. – с укоренением антропогеографической концепции. Ранее подобная зависимость могла интерпретироваться более свободно. Например, в первых публикациях Я.К. Грота о Финляндии в «Современнике», напротив, фиксировалась «резкая противоположность между наружностью и внутренними силами. Члены у финна грубы, неповоротливы, его глаза и черты лица… выражают глубинное спокойствие души, даже бесстрастие, он угрюм и несловоохотен. Но… сохраняет флегму свою только до тех пор, пока обстоятельства не разбудят дремлющих сил его: тогда он являет энергию, соответствующую мощному… сложению тела его»[684].

Согласно такой логике рассуждений, характер народа можно «спрогнозировать», т. е. угадать, обладая информацией о природно-климатических условиях региона его проживания и учтя некоторые самые общие исторические обстоятельства. Причинно-следственные связи не всегда однозначны, но все же заметна прямолинейная зависимость: суровая природа вырабатывает суровый нрав. Кроме того, она не способствует развитию умственных способностей: «Жизнь, полная лишений, суровый климат, вечная борьба за кусок хлеба – все это не дает возможности ожидать блестящего расцвета в области умственного развития и творчества»[685]. Религия, как полагали, также могла оказывать благотворное влияние не только на нравственное, но и на умственное состояние народа: «Несравненно сильнее, чем природа страны, влияет на степень умственного и нравственного развития народа его религия»[686].

Исторические несчастья могли трактоваться по-разному, в зависимости от того, как, по мнению автора описания, они повлияли на народ: сохранил ли он свою самобытность (государственность, культуру, антропологический облик и т. п.). Недостаток природных ресурсов делал благоденствие народа – по мнению описателей – невозможным, и влиял на нрав: кротость, терпеливость и уступчивость финна объяснялись «бедностью и стеснением»[687].

Эта же логика рассуждений позволяла усматривать тождественность характера и природы в неожиданном ракурсе: в дихотомии дикий / культурный, определяемой по известным канонам. Путешественник В. Дедлов, весьма критически оценивая финляндскую «культурность», считал ее результатом шведской муштры и определял собственно финский элемент как «дикий», а бросающиеся в глаза приметы цивилизованности объявлял подражанием шведам: «Теперь же в финляндце еще порядочная доля дикаря… Говорит он грубовато, движется угловато, слишком доволен собой… первобытно зол и упрям… Такую же смесь культурности и первобытности представляет собой финская природа»[688]. Определение финнов как дикарей довольно часто встречалось и в шведских, и в европейских описаниях путешественников XVIII–XIX вв. Можно вспомнить и А. де Кюстина, писавшего, что «финны, обитающие по соседству с русской столицей… по сей день остаются полными дикарями»[689].