Полярный круг. Выпуск 2

Матросы предложили Ртищеву принять командование. Но штурман понимал, что за участие в бунте ему, как помощнику капитана, грозит смертная казнь. Поэтому он предложил оставить Ласиниуса на месте, но арестовать Росселиуса и восстановить обычные нормы питания. Команда нехотя повиновалась. Под караулом двух своих "покупателей" Росселиус был отправлен на ездовых собаках в Якутск^*.

^* (Беринг, по-видимому, не решился "выносить сор из избы". О бунте на "Иркутске" не упоминается ни в одном из его рапортов в Петербург. Росселиус избежал суда. Беринг взял его на свой корабль "Святой Петр".)

К тому времени уже вся команда болела цингой. Первым 19 декабря 1735 г. умер лейтенант Питер Ласиниус.

Командиром "Иркутска" стал Ртищев. Он принял энергичные меры, чтобы спасти положение: вдвое увеличил нормы питания, ввел обязательный для всех труд на воздухе, разными способами стремился поднять настроение людей. Труба помогал ему по-своему. Иеромонах неустанно напоминал своей пастве, что в числе семи смертных грехов значится "уныние", он читал и перечитывал вслух "духовный" стих "Прение живота со смертию", в котором повествуется о гибели Аники-воина единственно из-за страха смерти.

Геодезист Дмитрий Баскаков мечтал спасти своих товарищей музыкой. Он смастерил кувиклы (счетверенную свирель), и мелодии русских песен заглушали теперь вой полярной вьюги. Но все эти средства оказались недостаточны. Почти все матросы были впервые на Севере, и полярная ночь действовала на них подавляюще: исчезновение солнца они приняли за предвестие смерти. Морская Труба, хотя и прожил много лет в Соловках, толком не умел сказать, куда пропало солнце, и лишь твердил: "Тайна сия велика есть..." Ртищев пытался объяснить полярную ночь по-научному, но безграмотные люди не могли постичь такую премудрость.

Состояние команды быстро ухудшалось. С января 1736 г. люди стали умирать один за другим. Василий Ртищев писал в судовом журнале:

"Генварь 1736 году, случаи:

6 - Погода во все сутки облачная, мороз крепкий, светлость луны, ветр малый зюйд-зюйд-вест. Умре боцман Алексей Толмачев. Умре солдат Василий Соловьев...

9 - Умре Герасим Новопашенков...

10 - Умре парусник Антон Полубородов...

19 - Умре солдат Михайла Соломатов...

21 - Умре плотник Егор Яковлев...

28 - Перестали у бота скалывать лед за болезнею. Служители токмо с нуждою возят дрова и уходят за больными..."

И так на каждой странице: "Умре купор Александр Коробов... умре матрос Егор Волынский... умре конопатчик Никифор Чечин..." В декабре умерло 2 человека, в январе - 7, в феврале - 10, в марте - 14, в апреле - 3...

Умирали без ропота. До последнего часа вели с соседями по нарам тихие разговоры о ценах на хлеб и мед в родных местах, вспоминали свои села, спорили, чей край лучше - тульский или смоленский, калужский или вологодский. А в последний час приходил на помощь монах, выслушивал последнюю просьбу, говорил последнее напутствие.

Геодезист Дмитрий Баскаков умер со свирелью в руках. Штурманский ученик Осип Глазов плакал перед смертью, и все понимали, как обидно умирать в семнадцать лет, не успев увидеть в жизни ничего, кроме зубрежки в Навигацкой школе и палки чужеземца-учителя. Подлекарь Симон Грейен молился своему лютеранскому богу и проклинал Россию, страну холода и тьмы. Когда он стих, затеялся в избе разговор:

- А кто его гнал в Расею?

- Деньги.

- Ты не греши словом, добрый был человек наш лекарь, хоть и нехристь...

- Братцы, он помёр за деньги, а мы пошто?

- Солдат есть солдат...

- А видал, как Ртищев с Митей Баскаковым - царствие ему небесное! - карту на бумаге чертили? Так, может, по той карте люди пойдут, города понастроят, села...

- Места здеся больно гиблые...

- Питербурх тоже на болоте строен, а смотреть любо...

Ртищев, худой, обросший, в накинутой на плечи шинели сидел перед светильником и вносил в журнал события дня. Поставив точку, отложил перо, задумался. Может, и его черед скоро. В тридцать-то лет...

Вспомнилась родная сторона - село Кутуково под Каширой. Помещичий дом хоромного строения, яблоневый сад. Гляди - не наглядишься. Теплый летний вечер. Ни один лист не шелохнется. Бабы идут с покоса, песня слышна за версту. Матушка слушает песню и слезу утирает от умиления - благодать какая!

- О чем дума, сын мой? - послышался голос монаха над головой Ртищева.

- Садись, батя, - очнулся штурман. - Разговор будет... Если и мой черед придет, примешь команду...

Дамаскин сел, поднял глаза к черному от копоти потолку и шумно вздох-нул:

- На все воля божья.

- Журнал чтоб вел каждые сутки: больше грамотных нет, - продолжал Ртищев. - Нам бы в Якутск гонца послать, может, и спасли бы нас. Да только собак нет ни одной - с последней упряжкой отправили Росселиуса. А две тысячи верст пешком не одолеешь. Хоть бы якуты поблизости объявились... Что придумать?

Труба жевал бороду и молчал.