Полигон

Минут через пятнадцать путаных блужданий мы вышли на кладбищенскую дорогу, ту, что тянется до МТС. Тот, кто кричал, был где-то совсем рядом, голос слышен был отчётливо, откуда-то снизу, будто из-под земли. Глаза мои привыкли к темноте, и я уже различал лужи и крупные камни на дороге, кустарник. Я и увидел первым чёрный прямоугольный провал в земле. Голос шёл оттуда. Мы подошли поближе. Степан крикнул в черноту «Эй, кто там, отзовись!» и бросил вниз булыжник.

– Ой, мама! – донеслось из тьмы невнятно, – Совсем ополоумели?

– Семён! Ты что ли? – узнав голос, обрадовано крикнул Степан.

– Кому ж ещё быть, как не мне? Я.

– Ты чего там делаешь?

– Ну упал я… Сегодня премию давали, мы с мужиками посидели в МТС. Хорошо посидели, до темноты. А домой пошли напрямки, через кладбище. Я отошёл по малой нужде в сторону, да в яму-то и упал. И кто её выкопал…

Я не сразу понял, что мне не нравилось в голосе Степана. Что-то было не так, неправильно, не по-человечески. И только на слове «выкопал» до меня дошло: слова давались ему с трудом. Выговаривал их он тщательно, но всё равно будто тряпка во рту мешала ему говорить. И очень уж механическим казалось это выговаривание, так говорят, когда записывают речь на диктофон. Может быть, он просто был пьян?

– Сейчас, Семён, сейчас… Вытащим, – пробормотал Степан. Он уже достал из кармана смотанный кусок верёвки и быстрыми ловкими движениями разматывал его, – не просто яма это, а могила. Ишь, глубокую какую вырыли…

Он размотал верёвку и бросил конец в яму: «Держи!». Оттуда послышалось бормотание, шумная возня, будто брыкается кто-то, тяжкий глубокий вздох и длинное мучительное «Ммм…». Так мычат, когда дотрагиваются до зудящей, ноющей раны. Верёвка подёргалась и замерла. «Тащи», крикнули снизу. Мы схватились за свой конец верёвки всем скопом (Семён – мужик крупный, объяснил Степан, надо дружно взяться) и потянули. Сильно, но не резко, перебирая волосатую верёвку руками. Что-то не очень он и крупный… Думал, тяжелее будет. Или это вчетвером кажется, что легко? Как ни медленно выползала верёвка, а всё ж вскоре голова Семёна оказалась наверху. Странная какая у него голова – длинная, узкая. И борода до ушей. Или это не борода? В темноте не разглядишь толком… Ой, мамочки, это шерсть! Всё лицо шерстью покрыто! А изо лба косо торчит страшный изогнутый рог! Мы бросили верёвку одновременно (страшная голова скрылась под землей, оттуда донёсся звук мягкого удара и тем же голосом «Ой, ёёё…») и бросились во весь дух наутёк. Как я перепрыгивал забор – не помню. Только ребята говорят, что я с ходу его перемахнул, а высотой он метра два, если не больше.

* * *

Очухались мы только в доме, напуганные, взвинченные, подавленные. Молча смотрели друг на друга, поминутно озираясь на дверь. Наши, из тех, что оставались в доме, глядели на нас встревожено и тоже молчали.

– Что это было? – спросил Борька, глядя в никуда и не обращаясь ни к кому. Ему никто не ответил. Тишина стояла в комнате. Только Степан судорожно хрипел – никак не мог отдышаться, да собаки устроили в деревне дикий вой. Да тикали старые ходики на стене.

Как только мы пришли в себя настолько, что смогли говорить – первым делом рассказали своим, что случилось. Они похихикали над нами, но жидко, несмело. И никто не решился сходить на кладбище – проверить. А вопли «люди добрые, помогите» были слышны и отсюда, только совсем глухие. Или это только чудилось?

Едва рассвело, прибежал Степан и начал разговор про нечистую силу, про грехи наши:

– Надо в церковь сходить, попросить батюшку защитить от нечистого, освятить могилку, окропить святой водою.

– Брось, Степан, – ответил Борька, – нет никакой нечистой.

– Как нет, если сами видели?

– А вот сейчас мы сходим и узнаем, что мы такое видели.

– Вы как хотите, а я без батюшки не пойду! Мы все грешные, он один может освятить…

– Степан, а Степан, а может быть, попы и есть самые большие грешники? Ведь они взяли на себя смелость быть посредником между человеком и богом, не спросясь ни у того, ни у другого.

Но Степан не внял голосу разума, побежал в церковь. Наши же страхи развеялись вместе с темнотой. И, умывшись ледяной водой и почистив зубы, мы втроём решили при свете дня наведаться к жуткой могиле. Оделись, обулись – и пошли. А вместе с нами увязалось ещё человек шесть.

Могилу нашли быстро, ориентируясь по дороге. Подошли осторожно к краю. Заглянули. Так и есть! Спит мужик! В рабочих брезентовых штанах и в такой же легкой курточке, в стоптанных кирзовых сапогах. Куртка сзади задралась, являя миру угол вдрызг испачканной клетчатой рубашки и полоску белой незагорелой спины. Спит мужик на боку, свернувшись калачиком – видно, что холодно ему, болезному. Замерз… Крупный такой мужик, килограмм под сто двадцать. Богатырь. Лежит и обнимает чёрную лохматую однорогую козу. Коза не спала и нервно косила на нас карим глазом.

– Эй, дядя! Ты кто? – крикнул Мишка.