Полина

Мне тотчас вспомнились слова графини. Я покраснела, подавая ему свой список, в который уже были внесены имена кавалеров. Он перевернул его и, как будто не желая видеть свое имя рядом с другими, написал его на верху страницы: "На седьмую кадриль". Потом возвратил мне, сказав несколько слов, но из-за смущения я не запомнила их; граф, подойдя к дверям, прислонился к ним. Я была почти готова просить матушку уехать; я дрожала так сильно, что, казалось, не могла удержаться на ногах. К счастью, в это время раздался летучий и блестящий аккорд. Танцы отменялись. Сам Лист[20] сел за фортепьяно.

Он играл Invitation a la valse de Weber[21].

Никогда искусный артист не достигал такого совершенства в исполнении или, может быть, никогда я не находилась в таком состоянии, когда душа так расположена к этой музыке, страстной и грустной; мне казалось, я слышу в первый раз, как умоляет, стонет и негодует эта страдающая душа, которую автор "Фрейшица"[22] растворил во вздохах своей мелодии. Все, что может выразить музыка, этот язык ангелов: надежду, горесть, грусть — все это было выражено в вариациях, импровизированных вдохновением артиста, которые следовали за мотивом, словно объясняя основную тему. Я сама часто играла эту блестящую фантазию и удивлялась теперь, слыша ее вновь созданную мастером и находя в ней такие вещи, о которых и не подозревала. Был ли причиной этого удивительный талант музыканта, исполняющего их, или новое состояние моей души? Руки ли виртуоза, скользившие по клавишам, сумели отыскать в мелодии те незаметные другим драгоценные россыпи чувств, или это мое бедное впечатлительное сердце получило такое сильное потрясение, что дремавшие чувства пробудились в нем? Во всяком случае, действие было волшебное; звуки волновались в воздухе, как пары, и наполняли меня мелодией. В эту минуту я подняла глаза; взгляд графа был устремлен на меня; я быстро опустила голову, но было поздно: я перестала видеть его, но чувствовала взгляд, смущавший меня; кровь бросилась в лицо, и невольная дрожь охватила меня. Вскоре Лист встал; я услышала гул людей, теснившихся вокруг него с восторженными приветствиями; я думала, что в этой суете граф покинул свое место, и в самом деле, осмелясь поднять голову, не увидела уже его у двери; я перевела дыхание, но не смела искать его глазами; я боялась опять встретить его взгляд и предпочитала не знать, где он был.

Через минуту тишина восстановилась. Новый исполнитель сел за фортепьяно; я услышала предостерегающие "Тише!" в соседних залах и решила, что любопытство присутствующих сильно возбуждено, однако, не смела поднять глаза. Колкая гамма пробежала по клавишам, за нею последовала полная и печальная прелюдия, потом звучный и сильный голос запел такие слова под мелодию Шуберта: "Я все изучил: философию, право и медицину; изучил сердце человека; посетил недра земли; придавал уму своему крылья орла, чтобы витать под облаками. И к чему привело меня это долгое изучение? К сомнению и унынию. Правда, я не имею уже ни мечты, ни недоумения; не боюсь ни бога, ни сатаны; но я купил эти выгоды ценой всех радостей жизни".

При первом слове я узнала голос графа Безеваля. Вы легко поймете, какое впечатление должны были произвести на меня эти слова Фауста в устах того, который пел их. Впрочем, он подействовал одинаково на всех. Минутное глубокое молчание воцарилось за последней нотой, которая улетела, жалобная, как скорбящая душа; потом бешеные рукоплескания раздались со всех сторон. Я осмелилась тогда взглянуть на графа. Для всех, может быть, лицо его было спокойно и бесстрастно; но для меня легкий изгиб его губ ясно указывал на то лихорадочное волнение, которое однажды овладело им во время посещения нашего замка. Госпожа М… пошла к нему, чтобы сказать приветствие, тогда он принял улыбающийся и беззаботный вид человека, повелевающего умами, самыми строгими к приличиям света. Граф Безеваль предложил ей руку и сделался таким же, как и все; по манере, с которой он смотрел на нее, я заключила, что он делает ей комплименты относительно ее туалета. Продолжая говорить о ней, он бросил на меня быстрый взгляд, который повстречался с моим; я едва не вскрикнула: так была им испугана. Без сомнения, он увидел мое состояние и сжалился, потому что увлек госпожу М. в соседний зал и остался с ней. В ту же минуту музыканты дали знак к танцам; первый из моих кавалеров бросился ко мне; я взяла машинально его руку, и он повел меня, куда ему было угодно; я танцевала. Вот все, что могу вспомнить. Потом следовали две или три кадрили, в течение которых я немного успокоилась; наконец танцы остановились, чтобы опять дать место музыке.