Полина [современная орфография]

Едва Лоренция ухала, в умах произошла быстрая и общая перемена. Каждый старался оправдать свое желание посмотреть на нее тем, что увеличивал репутацию актрисы или объяснял действительные ее достоинства. Мало-помалу дошли до того, что стали спорить, кто первый имел честь заговорить с ней, и не решившиеся видеться с ней уверяли, что они убедили к тому всех прочих. В этом году появился дилижанс из Сен-Фронта в Мон-Лоран, и важнейшие жители города (имеющие до 15 тысяч франков дохода и не трогающиеся с места под предлогом того, что без них город опустится до варварства) отважились наконец ехать в столицу. Они возвратились восвояси, полные славой Лоренции, и гордились, что могли сказать театральному соседу, в балконе или первой галерее, в ту минуту, когда зала, как говорится, трещала от рукоплесканий: «Милостивый государь! Эта великая актриса долго жила в нашем городе. Она была близкой подругой моей жены, почти всякий день у нас обедала. О, мы уже тогда предчувствовали ее талант! Уверяю вас, когда она читала нам стихи, мы говорили: она далеко пойдет!» Возвратившись в Сен-Фронт, все эти люди с гордостью рассказывали, как явились на поклон к великой актрисе, как обедали у нее, как провели вечер в ее великолепной гостиной: «О, какая гостиная, какая мебель, какая живопись! И какое общество, любезное и отборное, артисты и депутаты! Г-н N, портретный живописец, и г-жа N, славная певица, и притом мороженое, и даже музыка!..» У слушателей кружилась голова, и каждый повторял: «Я всегда говорил, что она пойдет далеко! Никто не разгадал ее, кроме меня!»

Все эти ребячества имели только один важный результат — вскружили голову бедной Полине и довели ее скуку до отчаяния. Через несколько недель она перестала бы даже ухаживать за матерью, но мать впала в тяжкую болезнь, которая привела Полину к чувству долга. Она внезапно почувствовала в себе прежнюю нравственную и физическую силу, ходила за бедной слепой с усердием, достойным удивления. Ее любовь и преданность не могли спасти ее. Г-жа Д** скончалась на ее руках через полтора года после того, как Лоренция посетила Сен-Фронт.

С тех пор обе подруги исправно вели постоянную переписку. В своей деятельной и бурной жизни Лоренция любила думать о Полине, переноситься мыслью в ее тихое и мрачное жилище, успокаиваться от шума толпы у кресла слепой и у окна, заставленного геранью. А Полина, испуганная однообразием своей жизни, чувствовала необходимость сбросить с себя эту медленную смерть, которая веяла над ней, и мысленно улетать в вихрь, где жила Лоренция. Мало-помалу тон нравственного превосходства, соблюдаемый молодой провинциалкой по благородной гордости в первых письмах к актрисе, сменился тоном печальной решимости, и это не только не уменьшило уважения в ее подруге, но даже глубоко ее тронуло. Наконец, жалобы вырвались из груди Полины, и Лоренция должна была признаться, что некоторые требования убивают женскую душу, не укрепляя ее.

— Кто же счастлив, — спросила она в один вечер у своей матери, кладя на стол письмо, носившее следы слез Полины, — и где нужно искать спокойствия души? Та, которая так много обо мне жалела, когда я стала артисткой, жалуется теперь на свое затворничество так, что раздирает мне душу, и рисует мне такую страшную картину скуки в уединении, что я почти готова считать себя счастливой под тяжестью труда и душевных волнений.

Получив известие о смерти слепой, Лоренция пришла посоветоваться со своей матерью, которая умела мыслить, умела любить, умела остаться лучшим другом своей дочери. Она хотела удалить Лоренцию от намерения, давно ей нравившегося: взять к себе Полину и разделить с нею свою жизнь, когда она будет свободна.

— Что теперь будет с бедной девушкой? — говорила Лоренция. — Долг, связывавший ее с матерью, уже исполнен. Какое чувство облагородит и оживит ее жизнь? Ей ли жить в скучном, маленьком городке? Она живо чувствует, ум ее ищет развития. Пусть приедет к нам. Ей необходима жизнь, она будет жить.

— Да, будет жить глазами, — отвечала г-жа С**, мать Лоренции. — Она увидит чудеса искусства, но душа ее станет еще беспокойнее и жаднее.

— Так что же, — прервала актриса, — жить глазами и понимать, что видишь, — значит жить умом, а Полина и жаждет этой жизни!

— Она так говорит, — отвечала г-жа С**, — но она обманывает тебя и сама обманывается. Бедная! Она хочет жить сердцем!

— Разве ее сердце, — прервала Лоренция, — не найдет пищи в моей привязанности? Кто полюбит ее в маленьком городишке, как я ее люблю? Если дружбы недостаточно для ее счастья, неужели она не найдет здесь человека, достойного ее любви?

Добрая госпожа С** покачала головой. — Она не захочет такой любви, какой любят артисток, — сказала она с улыбкой, уныние которой ее дочь умела понять.