Полина [современная орфография]

— То, что я угадываю, ужасает меня, — сказала она с волнением своей матери. — В ужасе, я еще не верю…

— А уже я давно убеждена, — отвечала г-жа С**, — что он разыгрывает комедию, достойную презрения. Но его замыслы подымаются до тебя, а Полина принесена в жертву его честолюбивым намерениям.

— Так я все открою Полине, — сказала Лоренция, — но для этого я должна быть вполне убеждена. Я позволю ему идти вперед и выведу его на чистую воду, когда он сам попадет в западню. Он хочет вести со мной театральную интригу, очень простую и очень известную, так я буду отражать его теми же средствами, и увидим, кто из нас лучше сыграет комедию. Я никогда не думала, что он станет соперничать со мной, когда это не его ремесло.

— Поберегись, — сказала ей г-жа С**, — ты наживешь смертельного врага, и что еще хуже, литературного.

— И без того всегда есть враги между журналистами, — отвечала Лоренция. — Одним больше или меньше, все равно. Я должна спасти Полину, а чтобы она не вообразила измены с моей стороны, я сейчас расскажу ей все мои намерения…

— И потому они не удадутся, — прервала г-жа С**. — Полина связана с ним больше, чем ты думаешь. Она страдает, любит без ума. Она не хочет, чтобы ее разочаровывали. Она возненавидит тебя, если ты ее разочаруешь.

— Если так, пусть ненавидит, — сказала Лоренция, заплакав. — Скорее снесу горе, чем увижу ее жертвой коварства.

— В таком случае ожидай всего. Но если хочешь успеть, не говори ей ничего. Она все расскажет Монжене, и тебе нельзя будет поймать его.

Лоренция послушалась советов матери. До возвращения их в залу Полина и Монжене успели сказать между собой несколько слов, успокоивших бедную девушку. Полина была радостна и поцеловала подругу с таким видом, в котором проглядывали ненависть и насмешка триумфа. Лоренция скрыла свою жгучую грусть и вполне разгадала игру Монжене.

Не желая дать этому презренному человеку надежду, она стала подражать его обращению и прикрыла себя сеткой таинственных странностей. Она изображала то беспокойную меланхолию непризнанной любви, то насильственную веселость отважной решимости, потом впадала опять в глубокую тоску. Она не могла обратить на Монжене просительный взор и выбирала то время, когда Монжене наблюдал за ней, а Полина отворачивалась, и следила за ней глазами с нетерпением притворной ревности. Она так удачно изобразила лицо женщины отчаянной, но гордой, желающей скорее умереть, чем снести унизительный отказ, что Монжене с радостью забыл свою роль и занялся только разгадыванием ее роли. Его тщеславие объясняло ее согласно с его желаниями, но он не смел еще рисковать объяснением, потому что Лоренция не подала к тому явного повода. Хоть она и была превосходная артистка, однако же, не могла хорошо представлять лицо неправдоподобное, и однажды сказала своему другу Лавалле, которому ее мать против ее воли вверила секрет:

— Я очень стараюсь, а все-таки дурна в этой роли. Когда играю в дурной комедии, помогу хорошенько войти в положение лица. Ты помнишь, как мы, играя с Мелидором, который прехладнокровно рассказывал самые страстные вещи, всегда старались отворачиваться от него, чтобы не захохотать. И с Монжене точно так же: когда ты тут, и мои взгляд встречается с твоим — я готова расхохотаться; для печального вида я должна подумать о несчастье Полины, и это приводит меня в театральное положение, но тяжко, потому что сердце мое раздирается. Я не знала, что труднее играть комедию в свете, нежели на сцене.

— Я помогу тебе, — сказал Лавалле. — Ты одна не сорвешь с него маски. Предоставь мне атаковать его и взять приступом без вреда для тебя.

Однажды Лоренция играла Гермиону в Андромахе. Давно уже публика ждала ее в этой пьесе. Может быть, она изучила роль превосходно, или многочисленная и блестящая публика придала ей новые силы, или она имела нужду излить в это превосходное творение все силу и искусство, которые неприятно тратила с Монжене в последние две недели, только она превзошла себя и имела такой успех, какого еще никогда не имела.

Монжене искал Лоренцию не за гений, а за ее репутацию. Когда Лоренция уставала, и публика казалась к ней холодной, он засыпал спокойнее при мысли, что может не успеть в своем предприятии. Но когда ее вызывали и бросали ей венки, он не спал и проводил ночи в обдумывании планов соблазна.

В тот вечер он был в театре, в ложе близ сцены с Полиной, г-жой С** и Лавалле. Он был так взволнован восторженными рукоплесканиями, раздававшимися перед прекрасной Гермионой, что вовсе не замечал присутствия Полины. Два или три раза он задевал ее локтями (ложи там очень узки), когда принимался с жаром хлопать. Он желал, чтобы Лоренция его заметила, услышала его хлопанье в шуме целой залы, а когда Полина жаловалась, что его хлопанье мешает ей слышать последние слова каждой реплики, он грубо сказал:

— Зачем вам слышать? Ведь вы этого понимать не можете.