Политическая борьба в годы правления Елены Глинской (1533–1538 гг.)

Завещание составлялось в сложной обстановке. В последней сентябрьской поездке по монастырям Василий III заболел[135]. Его самочувствие постоянно ухудшалось. К ноябрю 1533 г. стало ясно, что великий князь не справится с болезнью. Находясь еще на Волоке, Василий III посылал в Москву стряпчего Якова Мансурова и дьяка Меньшого Путятина, чтобы они привезли духовные грамоты отца и деда, необходимые ему для составления собственной духовной. Свое завещание, а также духовные грамоты своего отца и возможно деда, Василий слушал в присутствии тверского дворецкого И. Ю. Шигоны и дьяка Меньшова Путятина: «И пусти в думу к себе и духовным грамотам…»[136]. На этом совещании шла речь о том, кого именно из бояр привлечь к обсуждению, а затем и составлению завещания, кому «приказати государев приказ». Не случайно летописец делает дальше такую оговорку: «А бояр тогда было на Волоце с великим князем: князь Дмитрий Федорович Бельский да князь Иван Васильевич Шуйский, да князь Михаил Лвович Глинской, и дворецкие его князь Иван Иванович Кубенский, Иван Юрьевич Шигона»[137]. Тогда же приехал к великому князю его брат Юрий Иванович. Однако Василий III, «таяше от него болезнь свою», отпустил его в Дмитров, хотя Юрий и «не хоте ехати». В общем, летописец перечислил тех бояр, кто сопровождал великого князя в его поездке по монастырям. Правда, вскоре по вызову Василия прибыл боярин М. Ю. Захарьин. С этим неполным составом Боярской думы и начал великий князь совещаться, как ему «ехати на Москву». С большими трудностями удалось добраться до Москвы. 23 ноября Василий въехал через Боровицкие ворота в Кремль. В этот же день состоялось новое совещание. На этот раз Василий выбрал из бояр тех, кому больше всего доверял и кого по тем или иным причинам считал кровно связанными с интересами великокняжеской семьи. В число ближней думы вошли: В. В. Шуйский, М. Ю. Захарьин, М. С. Воронцов, казначей П. И. Головин и тверской дворецкий И. Ю. Шигона. При этом присутствовали также дьяки Меньшой Путятин и Федор Мишурин. Д. Ф. Бельский и И. И. Кубенский не были включены в состав этой думы, хотя принимали участие в совещании на Волоке (так же как и М. Ю. Захарьин, И. Ю. Шигона, дьяки Меньшой Путятин, Федор Мишурин). Это наталкивает на мысль, что Василий руководствовался в выборе доверенных лиц только личным отношением. «И нача же князь велики думати с теми же бояры и приказывати о своем сыну великом князе Иване и о великой княгине Елене, и о своему сыну князи Юрьи Васильевиче, и о своей духовной грамоте»[138]. Тогда же великий князь приказал дьякам писать духовную грамоту. Посоветовавшись с боярами, Василий III решил однако прибавить «к себе в думу к духовной грамоте бояр своих князя Ивана Васильевича Шуйского да Михаила Васильевича Тучкова, да князя Михаила Лвовича Глинского». Важно отметить, что решение прибавить «в думу к духовной грамоте» новых бояр возникло в момент написания духовной и, вероятно, было связано с включением этих фамилий в текст завещания. Функции бояр, находившихся у постели умирающего великого князя, сводились к «думам» о трехлетием наследнике Иване, его матери, годовалом сыне Юрие и о том, как лучше оформить духовную грамоту. Весть о близкой кончине великого князя быстро распространилась по стране. В Москву съехались дворяне, «слышяв государеву немощь». Великий князь призвал их к себе и в присутствии митрополита, братьев Юрия и Андрея, бояр, произнес речь. В ней Василий III призвал всех присутствующих «за один» защищать его сына от «недругов», служить наследнику «прямо и неподвижно». Своего сына Ивана, как свидетельствует Сказание, он приказал «отцу своему Данилу митрополиту всея Руси»[139]. В кратком летописном рассказе Воскресенской летописи редакции 1542–1544 гг.[140] есть аналогичное «приказывание»: «А приказывает (Василий III. — А. Ю.) великую княгиню и дети своя отцу своему Данилу митрополиту»[141].