Политическая экономия Николая Зибера. Антология

<…> Не так смотрел на дело Зибер[346]. Мне неизвестна биография Зибера. Знаю только, что он был одно время доцентом политической экономии в Киевском университете, но скоро должен был оставить кафедру и долгое время жил в Швейцарии, в Берне. Он присылал время от времени статьи в «Отечественные записки», всегда чрезвычайно интересные, хотя и тяжеловатые по изложению. Впрочем, статья о критике г. Жуковского составляет исключение; она написана чрезвычайно живо и ясно. Лично познакомился я с Зибером, помнится, в начале 1878 года, когда он был временно в Петербурге; во всяком случае, это было вскоре после появления статьи г. Жуковского о Марксе и наших на нее возражений. Превосходный специалист по своей части, Зибер производил на меня впечатление настоящего неофита в философии, в которую был вовлечен Гегелем через посредство Маркса и Энгельса. Помню, так сказать, аппетит, с которым он развивал известные иллюстрации к трехчленной гегелевской формуле, обаятельность которой я на себе испытал в юношеские годы: «возьмите пшеничное зерно, посейте, – семя даст росток, который есть отрицание семени, так как разрушает его, но затем дальнейшее развитие этого отрицания ведет к его, в свою очередь, отрицанию, представляющему вместе с тем возвращение к первой стадии: стебель оканчивается колосом, скоплением, обществом семян». И тот же, дескать, процесс происходит во всем сущем, в том числе и в области людских отношений. Загадочная и увлекательная «игра ума» Гегеля по своей расплывающейся общности и отвлеченности, собственно говоря, не допускает возражений, но я пытался объяснить явления, о которых у нас шла речь, другими, не столь общими и абстрактными способами. В конце концов, дело было, впрочем, не в истории пшеничного зерна и не в мировых процессах. В статье «Карл Маркс перед судом г. Жуковского», вполне признавая огромную эрудицию, редкую логическую силу и научные заслуги Маркса, каковые достоинства г. Жуковский пытался умалить; вполне примыкая к основным положениям экономической доктрины Маркса, я с сомнением остановился перед философско-историческими его соображениями. Собственно говоря, даже не прямо перед ними (потому что и цель моя состояла не в критике «Капитала»), а перед тем, как они могут отразиться в умах русских читателей. На этом-то пункте мы и расходились с Зибером. Чтоб оценить характер этого разногласия, заглянем на минуту в «Рабочий вопрос» Ланге.

Мы найдем там, между прочим, следующие идеи:

«Если мы не можем отрешиться от мысли, что известное политико-экономическое учение, как и соответствующий ему капиталистический способ производства, имело свое относительное, историческое основание, а частью и теперь еще имеет его, и что всякое старание поддержать в настоящее время жалкие остатки средневековых форм труда было бы роковой ошибкой и бесполезным безумием, то нами при этом руководит, главным образом, одно простое соображение. Мы полагаем, что новые, более целесообразные и более соответствующие современной зрелости человеческого рода формы общественных отношений и труда не могли развиться без промежуточного момента – эпохи промышленного кулачного права» (с. 39).

«Противоречие, состоящее, по-видимому, в том, что мы, с одной стороны, признаем историческую необходимость принесения целых поколений в жертву не многим личностям, а с другой – называем это жертвоприношение проклятием и громадным несчастием для всего человечества, – это противоречие только кажущееся. Оно не заключает в себе ничего нелогического, напротив того, оно – верное отражение вечного контраста природы и духа, объективного сознания и нравственного хотения. Идеальное осмысливание выбивается наружу из неосмысленности унаследованного бытия, и никогда, пока мы хотим оставаться нравственными существами, мы не должны отказываться от своего права сделать нынешний день началом новой жизни как для отдельной личности, так и для всего человечества. Вникнув поглубже в прошедшее, мы не преминем открыть известную целесообразность (курсив подлинника) в этом страшном жертвоприношении; но это не та узко-расчетливая, близорукая предусмотрительность человеческого ума, с которой мы знакомы из ежедневного опыта, а колоссальный и беспощадный механизм природы, который, творя и вновь уничтожая, медленно приближается к своей тысячелетней цели, сопровождаемый стонами» (с. 44).