Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Презумпция социального равенства определяла границы дискуссии о собственности. Но основополагающее понятие «общественная собственность» было настолько юридически неопределенным, что открывало путь различным интерпретациям. Общественная собственность определялась как собственность общества в целом, «собственность добровольных общественных организаций», «государственная собственность». В соответствии с этим различным оказывался объем понятия «личной собственности», выступавшего как некий эвфемизм для обозначения частной собственности или, точнее, крайне неопределенного права индивида на владение определенным имуществом. Обсуждение прав собственности на землю включало два противоположных вектора – уравнительно-распределительный и индивидуалистический. Первый, санкционированный официально, находил выражение в предложениях «общих собраний» колхозников и различных «трудовых коллективов». Предлагалось конституционно зафиксировать права колхозов на землю и имущество, признав, что «частной собственности совсем не должно существовать»[1286]. «Гражданам, которые не желают работать в колхозе, а ведут индивидуальное хозяйство, – согласно этой логике, – землю отводить только за границей колхоза», зафиксировать, что «земля за единоличником закрепляется не навсегда, и что Райзо имеет право отводить им земли там, где найдет нужным»[1287]. Второй вектор выражал ожидание расширения прав на индивидуальное имущество и хозяйственную деятельность. Выдвигалось предложение передать земли колхозников в вечное «трудовое пользование» и «упразднить чрезполосицу», «оговорить в конституции о правах рабочих и служащих на дом и приусадебный участок, а также на продуктивный скот и птицу для личного пользования», предоставить право «продавать свои изделия на рынке»[1288]. Выражалась надежда, что «хозяйствам единоличных крестьян государство передаст землю во временное пользование»[1289].

Официально санкционированная трактовка общественной и кооперативной собственности вызывала неожиданную реакцию населения. В 1920-х годах известные теоретики российской кооперации – А. В. Чаянов[1290] и Н. Д. Кондратьев[1291] – понимали ее как способ организации частных земельных производителей (фермеров) с целью повышения производительности их труда и отстаивания экономических интересов в рыночной экономике[1292]. После коллективизации и разоблачения этих теорий как «мелкобуржуазных»[1293] подобное понимание кооперации стало невозможно. Тем не менее соответствующие представления части крестьян получили отражение в их конституционных предложениях. Часть крестьянства восприняла обсуждение Конституции как признак роспуска колхозов и передачу им земли в индивидуальное пользование[1294]. «Я, – заявлял крестьянин, – не хочу быть в колхозе, а мне не дают справку, а без справки нигде не принимают на производстве. Какая может быть для меня свобода? Дайте ответ». Его не устраивали обязательства перед колхозами, устанавливавшие такой порядок, при котором «самое лучшее зерно государству, а себе остаток, мусор, гнилье и всякие отбросы». «Мы всё, – писали крестьяне, – со слезами отдали в колхоз: лошадь, телегу, борону и весь инвентарь. Получаем по трудодням». «Нас, колхозников, весьма интересует, как будет обстоять дело с колхозами. Или колхозы останутся как государственные работы?» Используя политическую риторику о социальной справедливости, крестьяне просили уравнять их в правах с пролетариями: «чтоб свободный выход был из колхоза и вход в колхоз, чтобы не было никаких препятствий со стороны служащих и граждан, если нет за ними никакой вины или задолженности»[1295]. Среди «враждебных предложений» (по официальной классификации Конституционной комиссии) наиболее часто фигурировали требования отмены принудительного труда и произвола местной администрации: «нужно, – считали крестьяне, – отменить принудительный труд. В Конституции, ст. 4, сказано: у нас уничтожена эксплуатация человека человеком. Это очень хорошо сказано. Но всем тем, и всеми теми правами, которыми пользовались кулаки, помещики и спекулянты, теперь пользуется наше правительство. Например, хлеб принимается в Госзерно 6 коп. кгр., а продается 75 коп. печеный и т. д. Все это разве не спекуляция, разве не эксплуатация?»[1296]