Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

В условиях тотального государственного контроля над обществом интерпретация общедемократических политических прав была подвержена особенно жесткой цензуре и самоцензуре. Ритуализация обсуждения этих вопросов не исключила, однако, проявления независимых позиций как раз по тем вопросам, которые стали актуальны в условиях сворачивания «советской демократии». Ими стали свобода слова и совести, отстаивание которых выражало прежде всего неприятие населением атеистической деятельности. Если одни участники обсуждения считали возможным допустить свободу слова только «в интересах Советского государства» (что вполне соответствовало официальной позиции), то другие предлагали распространить данное право на все проявления гражданской активности, «кроме всякой проповеди расовой или национальной исключительности или ненависти и пренебрежения, а также кроме религиозной пропаганды»[1305]. Наконец, некоторые участники обсуждения (как правило, крестьяне, требовавшие роспуска колхозов, земли и права на ведение единоличного хозяйства) постарались использовать эту акцию для защиты прав верующих от произвольных действий местных советов. Они надеялись на возврат к старым порядкам – открытию церквей (регистрации своих священников) и возврату отнятого в ходе коллективизации имущества – земли, скота и инвентаря[1306]. Основанием для таких надежд стал тезис официальной пропаганды о равенстве гражданских и избирательных прав и отмене института «лишенцев» в связи с ликвидацией антагонистических классов. От имени православного духовенства митрополит Казанский Серафим Александров в послании на имя Калинина «выражает вождю народов, партии и правительству свою безграничную благодарность за заботу и доверие», выразившиеся в предоставлении прав гражданства служителям культа и в особенности их детям. «Беспримерная в истории человечества Конституция, открывшая им двери в блестящую и радостную жизнь, вызывает, – по его словам, – не только чувство благодарности и восхищения, но и заботу-ответственность о том, чтобы оправдать высокое доверие и дать родной стране из семей своих верных сынов и защитников»[1307]. Политический режим был вынужден считаться с этими настроениями значительной части крестьянства, экспериментируя с разными моделями отношений государства и духовенства[1308]. Свобода совести увязывалась с предоставлением избирательных прав духовенству – возвращением права голоса для служителей культа и членов их семей – лишенцев[1309]. Эта позиция вполне понятна на фоне воспроизводившихся требований «лишить избирательных прав служителей религиозных культов, бывших помещиков, фабрикантов, жандармов, служащих полиции»[1310].

Вопреки стремлению режима максимально ограничить права населения на свободу передвижения и выбора места жительства (введение паспортов, прописки, административного принуждения), именно эти права стали предметом внимания участников «всенародного обсуждения» – прежде всего крестьян, стремившихся выйти из колхозов и переехать в города. Они предлагали включение в Конституцию соответствующего положения: «Граждане СССР имеют право свободного избрания местожительства и передвижения по всем городам и населенным пунктам СССР, исключая преступный элемент, осужденный судом, и пограничную полосу, где действует особое положение»[1311]. Некоторые наиболее отчаянные участники дискуссии шли еще дальше по этому пути, предлагая закрепить свободу выезда граждан за границу. В письме бывшего красного партизана и командира Э. Биркенбаума (Калининская область, г. Вышний Волочек, Пушкинская, 6) от 7 июля 1936 г. предлагается выбросить из ст. 133 Проекта положение «переход на сторону врага» в связи с отъездом: «Это неприлично выставлять понятие, что всюду за границами СССР есть только враги трудящихся. Ведь это неверно. Там есть и трудящиеся и много больше, чем врагов. И если граждане СССР любители путешествовать в разных странах, переходят границу и их будут убивать за это как за самое тяжкое злодеяние, то СССР вовсе не кажется отечеством трудящихся, а будет отечеством современных людоедов»[1312]. Вероятно, аналитики сталинской комиссии долго размышляли, чего здесь больше – наивности или контрреволюционного умысла, но можно предположить, что судьба красного командира сложилась трагически.