Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Возможность остановить эти процессы на начальной стадии или в ходе разворачивания кризиса ограничивалась когнитивным редукционизмом элиты – стремлением свести объяснение изменившейся реальности к привычной аналитической схеме, ответить на новые вызовы в рамках старой системы аргументов. При отсутствии адекватных схем когнитивной и социальной адаптации в условиях глобализации, а также системы обратных связей между обществом и политической властью, способных ввести их в действие, поиск идентичности социальными группами и их крайними идеологами мог идти только по линии ретрадиционализации – отработки тех традиционных информационных моделей мобилизации и стереотипов сознания, которые действовали ранее, причем именно по тем направлениям, которые в предшествующий период давали импульс массовой социальной и когнитивной адаптации. Имитационные когнитивно-информационные конструкции прошлого оказались основой реальной политической социализации настоящего.

Практическим выражением этого противоречия стало, во-первых, использование декларативных конструкций советского номинального конституционализма (вроде «передачи власти» от партии к советам) для достижения реальных целей конституционной реформы – формирования институтов представительной власти, многопартийности и модернизации государственного управления. Это отражено в неизбежном использовании эвфемизмов («социалистическая демократия», возвращение к «ленинским нормам», «многоукладная экономика», общественный «плюрализм», «гласность» и т. п.) для объяснения подлинных целей реформы (переход к демократии, деидеологизированному правовому государству, гарантиям частной собственности, многопартийности, отмене цензуры и другим «нормальным» конституционным принципам, которые к тому же сами находились в процессе обсуждения).

Во-вторых, принципиальным деструктивным фактором явилось сохранение и актуализация архаичной установки о связи федерализма с решением национального вопроса. Система советского квазифедерализма начала пересматриваться не в рамках современных концепций гражданской нации и форм государственного устройства (полноценного федерализма, деволюции или автономизации), но как торжество советского фетиша «права наций на самоопределение вплоть до отделения» (пять проектов Союзного договора завершились тупиком «конфедеративного государства»); наконец, распад интеграционных механизмов Союза осуществлялся под флагом национализма и сформировавшейся негативной информационной идентичности элит (в первую очередь российской) по отношению к союзному центру. В результате поиск идентичности (за отсутствием новых когнитивных схем) оказался возможен исключительно в регрессивной форме (раскола элиты по национальному признаку) и изначально был ориентирован на дезинтеграцию по линиям, маркированным границами и представлениями советского квазифедерализма. О том, что эти процессы не были фатальны, свидетельствует опыт не только других многонациональных государств, но и постсоветской России, где удалось (хотя и с большими издержками) остановить сценарий распада. Несомненно, что соотношение интеграционных и дезинтеграционных процессов могло иметь другой результат – если не сохранение федерации, то ее ядра, вокруг которого могли группироваться другие союзные республики в качестве своеобразных протекторатов (что подтверждается опытом Великобритании и отчасти современными тенденциями на постсоветском пространстве).

В-третьих, оказалось невозможным предотвратить кумулятивное соединение всех противоречий воедино, что гипотетически позволяло разделить их решение во времени, отложив наиболее конфликтные вопросы на будущее (как это было продемонстрировано некоторыми реформаторами в других странах от США периода «нового курса» до Китая эпохи Дэн Сяопина). Возник эффект снежной лавины: радикальные изменения сознания требовали пересмотра государственной идеологии, но последнее означало необходимость отказа от основ номинального конституционализма и цементирующей роли партии. Формирование новой политической системы оказалось невозможным в условиях вакуума власти и требовало создания альтернативных демократических институтов, функционирующих в системе реальных выборов и разделения властей. Однако предпринятый для этого созыв Съезда народных депутатов (изначально не предусмотренного действующей Конституцией) и проведение на нем дискуссии по ключевым вопросам реформационной повестки (предусмотренной в ограниченной степени) способствовали выходу внутрипартийной дискуссии в публичную сферу, что вело к сокращению ресурса легитимности политической системы и новых институтов власти, росту популизма, когнитивному диссонансу и мобилизации крайних элементов политического спектра, причем формирующиеся протопартийные группировки оказались вынуждены искать поддержку в различных его сегментах.