Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

В когнитивном отношении гибкость стратегии большевиков определялась не только популизмом программы, но и способностью к манипулированию массами. Покровский вообще видел значение Октябрьского переворота в торжестве эгоистических интересов пролетариата, оказавшегося способным поставить свои классовые интересы выше защиты географического «отечества» и утвердить свою волю поверх фетишей национального государства, свободы и равенства как выражения простого арифметического большинства нации[230]. Достижение этого результата обусловлено направленной агитацией – предложением массам именно тех лозунгов, которые были наиболее привлекательны для них в текущем контексте. Еще в Феврале большевики, по признанию одного из их лидеров (А. Шляпникова), делали основной упор на агитацию среди солдат: «наши товарищи, пользуясь партийными и личными связями с солдатами», проникали в казармы, а за неимением такой возможности – вели агитацию под открытым небом, организуя массовки, где говорили «о тягостях войны, ее целях и необходимости свержения царской власти и прекращения войны»[231]. Эти усилия дали плоды, поскольку «народ совершил революцию с тайными и явными желаниями покончить войну»[232]. Ретроспективно оценивая результаты переворота, большевики не без удивления отмечали стихийную поддержку своих действий самыми примитивными социальными слоями (на которые они вовсе не рассчитывали), в результате которой они «были вынесены этой громадной волной» (Н. Бухарин)[233]. Констатируя отсутствие значительного сопротивления Временного правительства, стремившегося спасти положение, «осужденное самой жизнью» (Антонов-Овсеенко)[234], большевики не забывали указать на целенаправленность своего стремления «овладеть массами» – поставить эти массы перед фактом переворота. Это позволяет усомниться в адекватности самого понятия «двоевластие» при описании политической истории переходного периода и предположить, что институциональная нестабильность, порожденная падением монархии, была связана прежде всего с сознательным отказом Временного правительства опираться на существующую систему исполнительной власти, не предложив ей ничего взамен. В результате потенциальное «двоевластие» стало реальным, а социальный выбор в конечном счете оказался столь иррационален – в пользу деструктивных антиконституционных сил, институционально представленных суррогатной системой так называемой «советской демократии»[235].