Политическая культура древней Японии

Таким образом, при формировании японской модели верховной власти китайским представлениям принадлежала очень значительная роль: двор Ямато представал как зеркальное отражение идеального «небесного» миропорядка. Вкупе с вошедшим в политическую практику обозначением подведомственной государю территории как «Поднебесная» (что считалось прерогативой китайского императора) терминологическая пара тэнно-Поднебесная должна была указывать на одинаковый или, по крайней мере, близкий статус правителей Ямато (Японии) и Китая, что, в частности, находит свое отражение в позиционировании Японии как страны, где осуществлены идеалы конфуцианства^[631]. Показательно, что принятие японским правителем титула тэнно практически совпадает по времени с принятием законодательного кодекса «Тайхо рицурё» (701–702 гг.), введением собственных девизов правления^[632], переименованием страны из Ямато в Японию (Нихон — «Присолнечная страна»). Страна, «осмелившаяся» самоидентифицироваться с помощью указанного набора признаков, считалась по дальневосточным (китайским) меркам самостоятельной (независимой от Китая) и не должна была доставлять туда регулярную дань^[633].

Титул тэнно получает официальное закрепление в указанном законодательном своде. В этом своде обладателю верховной власти приписываются также и другие наименования (всего их было семь, каждый из них употреблялся ситуационно), однако наибольшее распространение получает именно титул тэнно, рекомендованный для употребления в государевых указах.

Титул царя всея Руси впервые официально принимается Иваном IV в 1547 г. при ритуале поставления на царство, хотя случаи такого наименования московского великого князя встречаются начиная с Василия II в сочинениях, посвященных Флорентийской унии. Достаточно обычным следует признать употребление этого термина во внешнеполитической практике. Царями именовались в княжеской Руси как татарские ханы, так и византийские василевсы. Наименование ханов царем (цесарем) имело прежде всего значение верховного и независимого правителя, обладавшего определенными практическими властными полномочиями на достаточно обширной территории (христианская подоплека фактически отсутствует — характерно, что некоторые татарские «ханы» продолжают именоваться царями и после принятия Грозным царского титула^[634]), однако с венчанием на царство Ивана IV христианские коннотации титула имеют тенденцию к более четкому проявлению (недаром он непременно именуется в летописях и других сочинениях «благоверным и христолюбивым», «боговенчанным», «благочестивым» и т. п.), т. е. наименование царем обретало и идеологический смысл: русский царь присваивает, в частности, значительные повсеместные полномочия в деле охраны «истинной» православной веры и ее носителей.

Отдавая должное значимости факта принятия царского титула, следует все же помнить, что он получал свое настоящее значение только вкупе с титулом великого князя всея Руси (входит в обиход при Иване III). Именно такой двусоставной титул и употребляется обычно в летописях. Кроме того, входит в практику и титул самодержца. Считается, что он впервые принимается «слабым» царем — Федором Ивановичем. Это свидетельствует о том, что после правления Ивана IV внутренняя логика оформления высшей власти зависела от властных качеств находившегося на троне правителя в ограниченной степени.

Традиционное сознание (как, впрочем, и современное массовое) не знает феномена необратимости времени. Поэтому после принятия царского титула Грозным его великокняжеские предшественники (начиная со святого Владимира) зачастую также именуются в источниках царями (в Японии мы наблюдаем то же самое: с VIII в. титул тэнно распространяется на всех прежних японских «императоров», начиная с мифического основателя династии Дзимму).

Введение титула тэнно в Японии не сопровождалось, похоже, никакими разрешениями или же консультациями с дальневосточным гегемоном — Китаем — и носило, скорее, уведомительный характер со стороны Японии, что, исходя из реального соотношения сил, фактически исключало ее из сложившегося на Дальнем Востоке миропорядка, в котором мог существовать только один центр, т. е. сам Китай. При этом соотношение авторитетов было настолько неравным, что Китай, отягощенный к тому же грузом собственных проблем, мог позволить себе не обращать особого внимания на появление на периферии ойкумены самостоятельного государства, хотя это и вызывало там определенное раздражение.