Политическая наука №2/ 2018

Арендт подчеркнуто заостряет тот факт, что обретение мужчинами качеств политического субъекта сопровождалось объективацией женщин и являлось неизбежным условием возникновения полиса – прообраза того, что принято считать политическим. Этого явления субъективации одних за счет объективации других не знали в восточных деспотиях, где подданными (а значит – объективированными) в равной мере были и мужчины, и женщины. И где все было сплошной «зоной власти».

Разъясняя свою позицию, Арендт утверждает, что у греческих философов разведение политического пространства и пространства домохозяйства, частной жизни, мыслилось как разведение сфер свободы и необходимости. По ее словам, местопребывание свободы, как основания «действия в смысле свободного поступка» [Арендт, 2000, с. 54], располагается исключительно в сфере политической, а необходимость – это до-политический феномен, характеризующий сферу домашнего хозяйства, бывшего поначалу основным средоточием экономики, или собственно экономического. В этом хозяйстве «по предписанию природы» (или в соответствии с «естественным назначением») забота о пропитании и поддержании жизни лежит на мужчинах, а о воспроизводстве рода – на женщинах. Именно поэтому совместная жизнь в домохозяйстве продиктована необходимостью, которая пронизывает собой все виды деятельности в этой сфере. Чтобы преодолеть давление необходимости, греки прибегали к принуждению и насилию в отношении домочадцев – женщин, детей, рабов. Они видели в домашнем насилии своего рода ресурс для достижения свободы в полисе. И как следствие, подчеркивает Арендт, полис отличался от сферы домашнего хозяйства еще и тем, что в нем жили равные, тогда как порядок домохозяйства опирался исключительно на неравенство. Бытие свободным исключало как господство, так и подневольность. В то же время внутри сферы домохозяйства вообще не могло быть свободы, даже для главы семьи, который считался свободным лишь потому, что мог оставить хозяйство и подняться на агору – в политическое пространство, где оказывался в среде себе равных.

Это равенство внутри полиса, подчеркивает Арендт, имеет мало общего с современной идеей эгалитарности. Хотя античное равенство предполагало, что гражданин имеет дело только с равными себе, считалось само собой разумеющимся наличие «неравных», которые составляли большинство населения в городах-государствах. «Неравные» – женщины и рабы – шли по одной статье, вместе они образовывали семейство, вместе держались в тени или даже потаенности, но не просто потому, что были собственностью, а потому, что их жизнь была «трудовой», определяющейся и вынуждаемой «низкими» функциями тела [Арендт, 2000, с. 41–42].

Арендт заключает, что для Античности решающим было то, что все приватное есть лишь «приватное» (т.е. то, чего человек лишен), что человек в нем, как показывает само это понятие, живет в состоянии экономического принуждения, обыденности, т.е. отсутствия высших возможностей и способностей. У греков тот, кто не знал ничего кроме приватной стороны жизни, кто подобно рабам не имел доступа к общественному, или, подобно варварам, даже не учреждал публичную сферу, собственно человеком и не был [там же, с. 51]. Таким образом, Арендт, которую трудно заподозрить в склонности к гендерному анализу (а в этом ее неоднократно упрекали поборницы феминизма [Диц, 2005, с. 323]), очень четко обозначает границу того феномена политического, которое возникало в древнегреческих полисах, осмыслялось античными философами и в чем-то стало матрицей для современных представлений о политическом как таковом. Эта граница у Арендт пролегает между сферами публичного – маскулинного, где бытуют свобода, равенство, право голоса, и приватного – феминного, где господствуют необходимость, неравенство и насилие.

Но в такой конструкции гендер служит не просто границей сфер публичного, политического и приватного, он еще и показатель, или измеритель, их качественного состояния. В одном случае, зоны соперничества, конкуренции голосов равных и свободных граждан; в другом – зоны господства главы семейства и «до-политического принуждения», в котором он держал своих домочадцев.