Политическая наука №2/ 2018

Судя по этим показателям, немногим странам удалось довести долю женщин-законодателей до некоего гендерного баланса. В числе «передовиков» в силу разных обстоятельств и с разными последствиями для реального гендерного паритета в политике выделяются: Руанда – 61% женщин в парламенте, Боливия – 53, Куба – 48,9, Исландия – 47,6, Никарагуа – 45,7, Германия – 37, Беларусь – 34,5%. В числе явно отстающих, опять же по разным причинам, значатся: на 74-м месте Китай – 23,7% женщин-парламентариев, на 104-м месте США – 19,1, на 128-м – Россия – 15,8, на 148-м – Индия – 11,8, на 154-м – Бразилия – 10,7, на 190-м – Катар – 0% [Крыжановская, 2017]. Эксперты считают, что паритет в политическом представительстве во всех странах мира женщины при самых благоприятных обстоятельствах обретут только к концу ХХI в. [The global gender gap report, 2016].

Поясню значение этих показателей для нашей темы. Очевидно, что для «отстающих» по части обеспечения политического паритета гендер в политическом поле означает его границу. Для остальных он постепенно превращается в способ измерения умножающегося числа игроков на политическом поле.

Показательна ситуация с политическим представительством женщин в РФ. Приведу данные на 2017 г. В Государственной думе заседает 16% женщин. В составе Совета Федерации, возглавляемого Валентиной Матвиенко, 17% женщин [Среди глав государств…]. В правительстве работают три женщины: заместитель председателя Ольга Голодец, министр здравоохранения Вероника Скворцова, министр образования Ольга Васильева. Во главе РФ женщин не было никогда. Претендовали на пост президента страны четыре политика: Галина Старовойтова на выборах 1996 г., Элла Памфилова – в 2000 г., Ирина Хакамада – в 2004 г. и Ксения Собчак – в 2018 г. Согласно докладу ВЭФ в Давосе «Глобальный гендерный Разрыв – 2017», по трем из четырех основных показателей, выводимых экспертами ВЭФ, Россия находится в первой трети списка из 144 стран, участвовавших в этом исследовании. Страна занимает 40-е место в обеспечении равенства возможностей женщин и мужчин в экономической жизни, 50-е – по доступу к образованию, 1-е – по возможностям в сфере здравоохранения. Однако в графе «обладание политической властью» эксперты ВЭФ поставили РФ только на 121-е место, что в целом сдвинуло Россию на 71-е место в общем рейтинге гендерных разрывов [The global gender gap report, 2017].

Почему в стране, которая столетие назад в числе первых в мире законодательно обеспечила своим гражданкам право избирать и быть избранными во все органы власти, женщины все еще остаются «чужими» в поле политики? Однозначного ответа на этот вопрос нет, да, видимо, и быть не может. Российский случай в этом плане скорее типичное явление. Эксперты практически единодушны в том, что обретение женщинами политических прав, их включение в институт гражданства, не могут сами по себе, сразу же повлиять ни на статусные диспозиции женщин и мужчин, ни на направленность политических режимов и решений. Хотя логично было бы предположить, что появление женщин в политическом поле должно сопровождаться изменениями и в правилах игры на нем. И в ряде стран выход значительного числа женщин в поле политики действительно сопровождается серьезными реформами, направленными, прежде всего, на ликвидацию дискриминации по признаку пола. Но они происходят далеко не везде и не всегда – наличие женщин с мандатами на принятие политических решений в ряде случаев может даже усилить режим дискриминации8. И с инициативой такого усиления выступают зачастую женщины-политики. Вот почему даже поборники гендерного равноправия вынуждены были обратить внимание на тот факт, что «физическое присутствие особ женского пола в поле политики не всегда точный знак того, что «женщины… мобилизованы как женщины» [Скотт, 2001 б, с. 957]. То есть как специфическая категория дискриминируемых, осознающих свою дискриминацию. Некоторые теоретики склонны определять такой тип недружественного поведения женщин-политиков в отношении других женщин как мобилизацию их традиционных «предрасположенностей». По мнению одного из них, поведение женщин в таком случае скорее является убедительным примером «добровольного согласия с господством» [Льюкс, 2010, с. 199] и социальным неравенством, что и обеспечивает устойчивость традиционной пограничности гендера в поле политики.

Над этой проблемой всерьез размышлял Пьер Бурдье. Из-под его пера вышла, в частности, книга-эссе «Мужское господство» [Bourdieu, 1998], которая была специально посвящена проблемам угнетения женщин, т.е. гендерного неравенства как политического феномена. Бурдье, уже сформулировавший ко времени выхода этой книги основные постулаты теории диспозиционных практик, доказывал в ней, что гендерное неравенство является едва ли не самым надежным основанием для поддержания социальных иерархий. Предложенные им объяснительные схемы отличаются убедительностью и острой актуальностью. Поэтому остановлюсь на них подробнее.