Объектом поклонения будет само человечество. Но для того, чтобы его представляли как божество и обращались к нему соответствующим образом, у него должно быть особенное имя:
Католическое богослужение черпает вдохновение у множества святых, которых оно признает, и из эмоций, которые вызывают рассказы об их жизни и страданиях. Молитва святому приближает верующего к истинам религии, придавая религиозным эмоциям мыслимый и реальный человеческий объект, а не отдаленную абстракцию. Вместо этой католической практики Конт изобретает свой аналог – жизнь благородных людей прошлого. Как верующие католики в какой-то степени свободны выбирать, какому святому молиться в зависимости от их конкретной мотивационной цели, так и почитатель позитивизма будет волен составлять личную форму молитвы – ровно до тех пор, пока она занимает достаточно времени. Конт отводит этому занятию два часа в день, «разделяя его на три части: утром, в середине рабочего дня и перед сном» (Mill, 151). Он даже указывает, в каком положении следует совершать эти молитвы: утренние молитвы должны произноситься на коленях, а вечерние – в горизонтальной позе, непосредственно перед сном, чтобы молитва оказывала влияние на сновидения человека. Здесь мы можем обратиться к тексту Милля, в котором раскрывается комичность всей ситуации, что обыкновенно упускается читателями:
Этот краткий обзор не дает ни малейшего представления о мельчайших деталях, изложенных г-м Контом, и о той исключительной высоте, на которую он возносит манию регулирования, пристрастием к которой французы особенно выделяются на фоне других европейцев, а г-н Конт – на фоне французов. Именно это создает особую атмосферу смехотворности всей ситуации. В молитвенных практиках, направленных на почтение памяти или вдохновение облагораживающим идеалом, о которых говорит г-н Конт, нет ничего нелепого, когда они исходят из подлинных чувств отдельно взятого человека; но есть что-то невыразимо абсурдное в требовании, чтобы каждый человек практиковал их три раза в день по два часа не потому, что это душевный порыв, но ради пробуждения этих чувств. Однако нелепость в любой форме – это явление, с которым г-н Конт, по-видимому, был совершенно незнаком. В его работах ничего не указывает на то, что он знал о существовании таких вещей, как остроумие и юмор… [И] в его произведениях есть места, которые, как представляется, никогда бы не смог написать человек, который хоть раз в жизни смеялся (153–154).