Политические работы 1895–1919

К дилетантским мыльным пузырям, вновь и вновь вызывающим инстинктивный восторг у немецких литераторов, принадлежат и все бесчисленные злосчастные идеи, которые проходят под вывеской «профессионально–сословного представительства». Они тесно взаимосвязаны со всяческими смутными представлениями о будущем нашей хозяйственной организации. Вспоминается, что даже способ организации в профессиональных товариществах страховых агентств, специализировавшихся на несчастных случаях, возбудил ожидания влиятельных литературных кругов (а отчасти из таких ожиданий возник), будто тем самым сделан первый шаг к так называемому «органическому построению» народного хозяйства — и нетрудно узнать, что из этого получилось. А сегодня многие ожидают от, в основном, финансово– и валютно–политически обусловленных хозяйственных организаций будущего, что они проявят себя как победители драконов в борьбе против сеющего смуту отца всех зол, против «капитализма». При этом они достаточно по–детски представляют себе «общее хозяйство», «солидарное хозяйство», «кооперативное хозяйство» (или то, что выражается в подобном фразерстве) военного времени и созданные с их помощью принудительные организации как предшественников грядущего принципиального изменения «хозяйственного настроя», который позволит «органически» восстановить на более высокой ступени утраченную «хозяйственную этику» прошлого. При этом любого, кто знаком с реальной ситуацией, раздражает именно глубокое невежество наших литераторов относительно сущности капитализма. Еще не беда, когда эта святая простота стрижет под одну гребенку военную наживу фирмы Крупп с тем, как нажился на войне какой–нибудь солодовник: ведь оба они — продукты «капитализма». Важнее, что литераторы не имеют ни малейшего представления о пропасти, которая отделяет все, что связано с чисто политической конъюнктурой — государственные поставки, военное финансирование, прибыли, полученные от спекуляций, и все вновь гигантски возросшие из–за войны аналогичные случайные и грабительские шансы живого капитализма и его авантюрных доходов и рисков — от подсчета рентабельности на буржуазном рациональном предприятии в мирное время. То, что на самом деле происходит в конторе таких предприятий, — для литераторов книга за семью печатями. И кроме этого они, конечно же, не имеют ни малейшего представления о том, что принципиальный «настрой», или, если угодно так выражаться, «этос» двух упомянутых разновидностей капитализма настолько противоположен, насколько вообще могут быть противопоставлены друг другу две духовные и нравственные потенции; как и о том, что одна из них — укорененный в чистой политике грабительский капитализм — является столь же древней, как и вообще известная нам история военных государств, другая же представляет собой специфический продукт современного европейского человечества. Если же мы хотим проводить этические различия (а здесь это все–таки возможно), то своеобразие ситуации состоит именно в том, что находящаяся на верхней ступени личной деловой этики — как правило, гораздо превосходящая любую реально существовавшую в истории, а не только проповедовавшуюся философами и литераторами «среднюю» экономическую этику любой эпохи — рационально–капиталистическая производственная этика упомянутой второй разновидности «капитализма»; именно этика профессионального долга и профессиональной чести выковала и сохранила тот железный футляр, благодаря которому хозяйственный труд обретает отпечаток нынешнего времени и свою судьбу и, естественно, будет обретать их лишь тем больше и окончательнее, если вместо противоположности между частнокапиталистической и государственной бюрократией общее хозяйство на предприятиях создаст единую и вышестоящую по отношению к рабочим бюрократию, для которой уже не будет иметься другого противовеса, кроме нее самой. Однако же мы остаемся здесь в рамках указанной противоположности: не те доходы, которые добываются согласно пресловутой поговорке «не понюхав каторги, миллионов не заработаешь» — но как раз та рентабельность, которая достигается сообразно принципу honesty is the best policy[24], стала носителем специфически современного капитализма как системы, неизбежно господствующей в хозяйстве, а благодаря этому — и над повседневностью человеческих судеб. Заглянул ли кто–нибудь из этих пишущих блаженных идеологов этики хозяйственной солидарности, о которой он грезит, за занавес «военного общего хозяйства» и увидел ли, во что под влиянием этой этики превратился, как говорят, подавленный ею «импульс наживы»? В буйную пляску вокруг золотого тельца, в азартные гонки за теми случайными шансами, что просачиваются сквозь все поры этой бюрократической системы, в утрату всякого мерила для каких угодно различий и препятствий в рамках деловой этики, как бы эти различия и препятствия не выглядели, и (таков железный закон для любого, в том числе и для как нельзя более совестливого дельца, — под угрозой экономической гибели выть вместе с гиенами этого не имеющего себе равных лобного места для всякой хозяйственной этики, соучаствовать в делах этих гиен) — точно так же, как было в старые времена, когда шансы на капиталистическую наживу неотступно следовали за следами бога войны или святого Бюрократия, или, скорее, в куда более чудовищном масштабе, чем в старые времена. Пройдут поколения за поколениями, прежде чем будут вновь искоренены последствия нынешнего разложения нормального буржуазно–капиталистического этоса — и тогда возникнут принципы новой хозяйственной этики? Мы должны постараться, в первую очередь, вновь достичь уровня этики cmapoй! Но обо всем это лишь мимоходом…