Политика

Мне жаль Нану. Правда, жаль. Врать не очень-то приятно. Но Моше мне жаль куда больше. Пусть Нане было по-человечески трудно рвать с Моше, да и самой ей было несладко, но по крайней мере это было ее собственное решение. Ее мучительное и иррациональное решение. Моше было труднее. Его поставили перед фактом. Он был несчастен. Он был одинок. Он вдруг оказался в одиночестве. Моше был в отчаянии.

Он мог думать только об Анджали. И от этих мыслей он не чувствовал себя менее одиноким.

— Что, — сказал он, — что ты сказала про Анджали?

— Что я сказала, — ответила Нана. — Что сказала, то сказала. Тебе будет лучше с Анджали.

— Но я не хочу Анджали, — сказал Моше. — Я хочу тебя.

Крохотный треугольный заусенец, прямо рядом с ногтем среднего пальца на левой руке Наны, зацепился за синтетическую нитку, торчащую из подкладки кармана брюк. Нана не обратила на это внимания. Она смотрела на профессиональный клеевой пистолет “Джаззи” в витрине “Американы”. Интересно, подумала она, для чего нужна эта штука.

— По-моему, — сказала Нана, — все-таки тебе надо быть с Анджали.

— Я не хочу быть с Анджали, — сказал Моше, — я хочу быть с тобой. Это ты привела Анджали. Не я. Я этого не хотел.

Моше испытывал боль и смятение.

— Это ты ее хотела, — сказал он. — А у меня из-за нее были только проблемы. Это я. Это я должен был уйти давным-давно.

Разумеется, Моше иногда думал о том, чтобы уйти. Но только как о гипотетической возможности. Он любил Нану. Он хотел остаться с ней навсегда. Но я понимаю, зачем он это сказал. Я понимаю, почему ему хотелось объявить свою декларацию независимости. Он пытался поднять себе настроение. Он пытался не чувствовать себя униженным.

Потому что когда от тебя уходит девушка, это унизительно. Это одно из самых неприятных ощущений.

— Нана, — сказал он, — мне пора. Тебе тоже надо идти. Тебе пора к зубному.

Несмотря на то что Моше кажется сейчас спокойным и благородным, внутри у него было совсем неспокойно. Честно говоря, для него это было катастрофой. Он был ужасно расстроен. Он не имел ни малейшего представления, что говорить дальше. И среди всей этой неразберихи он волновался о том, что Нана опоздает к стоматологу. Потому что он заботился о Нане. От чистого сердца.

— Я люблю тебя больше всего на свете, — сказал он.

Наступила пауза.

— Тебе пора, — сказал наконец Моше. И ушел.

9

Стоматолога Наны звали доктор Готлиб.

Доктор Готлиб принимал пациентов на Кэвендиш-сквер. Это звучит так, будто он принимал пациентов только из высших классов общества. В общем, так оно и было. Его приемная находилась по соседству с Харли-стрит. Но Нана ходила к доктору Готлибу не поэтому.

Доктор Готлиб начинал свою практику скромным мелким дантистом в поликлинике в Эджвере. Теперь он стал известным частным дантистом в центре Лондона. Но он сказал, что по-прежнему будет лечить Нану. Потому что он был другом семьи. Он сделал это ради Папы.

В приемной доктора Готлиба стоял аквариум и лежали журналы. Нана выбрала журнал “Отдохни” за 1998 год. Журнал “Отдохни” был захватанный и липкий. Нане было все равно. Она начала читать журнал. Очень скоро ее глаза заслезились.

Нана читала реальную историю женщины по имени Мэнди, которая влюбилась в мужчину по имени Алан. Вскоре выяснилось, что Алан страдает смертельной болезнью — моторной невропатией. И у Наны потекли слезы. Она плакала, потому что Алан и Мэнди решили бросить вызов смерти. Они решили завести ребенка. Ребенок будет памятью об Алане. Рассказ заканчивался сценой у постели умирающего Алана.

Я показала ему конверт. Достала из него свидетельство.

— Это звезда, — сказала я. — Ее назвали в честь тебя и Джеймса.

Звезда имени Алана и Джеймса Уилсонов.

Алан улыбнулся.

— Ты расскажешь ему обо мне?

Я кивнула.

Я держала его за руку, когда он ушел.

Ему было 48. Джеймсу было 14 недель.

Доктор Готлиб вошел, когда Нана громко рыдала в окружении безгласных тропических рыбок.

— Нина, — сказал доктор Готлиб, — Нина.

Нана подняла на него глаза и вытерла лицо обратной стороной ладони.

— Нет, ничего, — сказала она, — просто, просто…

— Все нормально? — спросил доктор Готлиб.

— Да, да, все в порядке. Нормально.

— А как папа?

Нана, в расстроенных чувствах, забыла, что доктор Готлиб был не в курсе Папиной болезни. Она плакала. Она всхлипывала. Она попыталась сказать ему. Она пыталась произнести что-то вроде:

— Мне страшно, так страшно. Боюсь его смерти.

Говорить сквозь рыдания не слишком-то удобно. При этом особенно сложно выражаться ясно.

Доктор Готлиб был тактичен. Он не хотел расстраивать Нану еще сильнее. Он не хотел выжимать из нее жуткие детали случившегося. Если Нана хочет вернуться к нормальной жизни после такого потрясения, она имеет на это право. Понятно, отчего она не в себе.

Не думаю, что стоит слишком уж винить доктора Готлиба за то, что он предположил, будто Папа умер.

— Может, тебе пойти домой? — спросил доктор Готлиб.

Да, он отправил скорбящую дочь домой. В присутствии смерти, считал доктор Готлиб, зубам места нет.

Он не был идеологическим маньяком. Он не переоценивал важность сияющей улыбки.

10

Позвольте мне прерваться еще на минуточку.