Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

– Ну а мы, русские, значит, побоку? И вся Россия – тоже? И Вахтанг Первый, который просил у России покровительства и присоединения Грузии к России? И как вы на своем кавказском «островке» проживете? Ты ж видишь, что в мире идет передел: малые народы попадают под «каток истории», и их закатывают в асфальт – ровно по ноздри, чтоб только дышать могли. Или не видишь?

– Во-первых, не Вахтанг, а Ираклий! Во-вторых, мы с тобой что, о политике спорить собрались? <…> А русских мы не выгоняем, пусть живут. Но почему я знаю русский язык, а ты не знаешь грузинский? Ну ладно, не ты, а те, кто много лет прожил в Грузии, они почему не знают? Что, ниже собственного достоинства?.. «Старший» брат не должен знать языка «младшего», да? (Там же. C. 109).

Рассказчик не верит в естественное формирование межнациональной напряженности: упреки или обвинения в адрес России он посчитал навязанными или искусственно созданными третьими силами, а не самими бывшими народами СССР.

В любой бывшей республике Горячев видит перевертыш: «дружба народов» превратилась в конфронтацию между Россией и советскими республиками. Его путешествие – это география национализма. Например, приехав на Украину с целью сделать репортаж об историческом событии – сносе памятника Ленину, главный герой первым делом интересуется, как сегодня следует отвечать на приветствия украинцев («Здоровеньки булы?»), чтобы избежать агрессии:

– Щас по-другому, – кивнул шофер. – Ты кажешь: «Слава Вкраини!», а тоби кажуть: «Героям слава!» У Ивано-Франькивски одын хлопець-москаль нэ знав, що трэба отвитыть, дак його вбылы, – спокойно добавил он (Там же. C. 93).

Деколонизация/высвобождение для украинцев, впрочем, как и для других народов СССР, была связана с уничтожением символики, связывающей с прошлым: свержением памятника Ленину, сжиганием партбилетов. Таким образом происходило, казалось, обретение независимости и восстановление исторической справедливости. На бытовом уровне деколонизация велась путем исключения контактов с русскими. В такую ситуацию Горячев попал, пытаясь снять квартиру во Львове:

Мыкола заколотил в дверь и стал громко объяснять, что гость хоть и из Москвы, но работает на американское телевидение. Повторил фразу еще пару раз. Дверь открылась. Хозяин теперь уже улыбался и так же жестом попросил пройти в комнату (Там же. C. 94).

Изменение настроений по отношению к титульной нации подтверждает начало деконструкции в позднесоветский период, когда культивировавшийся советской властью образ врага в лице США перерождается в образ друга, а Россия, наоборот, воспринимается как враг. После Львова автор отправляет своего героя в Вильнюс, где происходит схожее: удостоверение сотрудника американской телекомпании служит русскому журналисту гарантом безопасности. Для жителей Литвы указанием на историческую несправедливость была дата 1939 год – намек на пакт Молотова – Риббентропа, после которого в 1940 году Литва вошла в состав СССР. Как и на Украине, в Литве на улицах появлялись лозунги «Оккупанты, вон из Литвы!» (Там же. C. 121). Процесс деколонизации проходил так же, как на Украине и в Грузии: высказывались претензии по поводу оккупации территорий и отказа от русского языка (об этом пойдет речь позже).

– Ромас, прости, но ты вроде как издеваешься. Сам же знаешь, что сегодня в Вильнюсе поесть или что-то купить нелитовцу невозможно. В магазине спрашивают и отвечают только по-литовски (Там же. C. 101).