Политика и театр в Европе XX века. Воображение и сопротивление

Подобно Джорджу Бернарду Шоу с его новой религией, экспрессионисты оторвались от социальной и политической реальности и сосредоточили все силы на создании утопии. Пока общество становилось еще более рационализированным, экспрессионизм оставался фантастическим, представляя собой форму эскапизма, которая со временем становилась все более распространенной среди модернистских художников-авангардистов. Авторы экспрессионистских журналов о культуре нацелились на метаполитическое преобразование всей совокупности общественных отношений, полагая, что путь к политической революции лежит через искусство [Wright 1988]. Тем не менее, как отмечает Дуглас Келлнер, в политике, как и в искусстве, «экспрессионистская субъективность была настолько ярко выражена, что интерсубъективность игнорировалась» [Kellner 1988b: 192]. Навязчивый индивидуализм и политика были несовместимы.

С началом Первой мировой войны движение распалось. Великое потрясение, которое с радостью предвкушали экспрессионисты, произошло, но это было не то, чего они ожидали. Многие поступили на службу в немецкую армию, страстно желая испытать «этот чудесный, величественный шум битвы… [эту] странную, волшебную музыку»[63], те чувства, которые разделяли аристократы из «Дома, где разбиваются сердца» Шоу. Многие погибли в окопах, многие были серьезно ранены. Не в силах справиться с ужасами войны, экспрессионисты вернулись к искусству и утопическому видению, которое полностью утратило волшебство. Как ни странно, экспрессионизм не умер во время войны, а, наоборот, приобрел популярность: к 1920-м годам он стал настолько распространен среди буржуазии, что превратился в клише[64].

Как и многие экспрессионисты, Брехт с началом войны перешел на сторону радикализма. Он писал патриотические стихи и в качестве добровольца работал на сторожевой башне в своем районе в Аугсбурге. Однако нескольких лет военных действий ему хватило для того, чтобы начать придерживаться левых политических взглядов. К 1918 году он написал «Легенду о мертвом солдате», антивоенную поэму, из-за которой он попал в черный список Гитлера[65]. Поэма рассказывала о погибшем солдате, который воскрес, чтобы снова сражаться (и умереть). Эмоционально холодная и наполненная иронией «Легенда», как и пародийные «Домашние проповеди» («Die Hauspostille»), опубликованные в 1925 году, весьма далека от романтических представлений той эпохи.

Неприятие Брехтом войны сопровождалось отказом от экспрессионизма. Он был слишком молод и слишком хорошо образован, чтобы поддаться немецким националистическим настроениям того времени или чтобы предвидеть грядущий апокалипсис с ницшеанским восторгом. Для него подлинные эмоции, наполнявшие полотна и театральные постановки экспрессионистов, стали абсурдом. Он считал возгласы «О, Mensch!» («О человек!») таких драматургов, как Вальтер Газенклевер и Ганс Йост, чрезвычайно мелодраматичными[66]. Такое искусство не изображало мир, который он наблюдал вокруг. Он родился в обществе, охваченном агонией индустриализации, и не переносил пустого эскапизма и вымысла экспрессионизма. В 1920 году Брехт записал в своем дневнике:

Экспрессионистская тенденция исчерпает себя, и «экспрессия» будет выброшена на помойку. Экспрессионизм представлял собой (небольшую немецкую) революцию, но как только была разрешена известная степень свободы, оказалось, что вокруг нет свободных людей; как только люди вообразили, что могут говорить что хотят, оказалось, что именно этого и хотели новые тираны; на самом деле сказать им было нечего. Эти юноши, хотя и были богаче на слова и жесты, чем предыдущие поколения, показали совершенно тривиальное легкомыслие любой jeunesse doree (золотой молодежи): обыкновение принимать собственную скуку за пессимизм, безответственность за дерзость, а бессилие и ненадежность за свободу и стремление к действию [Brecht 1979: 8] (выделено в оригинале).