Политика России в Центрально-Восточной Европе (первая треть ХХ века): геополитический аспект

Россия принадлежала к державам, заинтересованным в сохранении раздела мира, а не в его переделе. Николай II писал 14 (27) июля 1914 г. министру иностранных дел С.Д. Сазонову: «Не попытаться ли нам, сговорившись с Францией и Англией, а затем с Германией и Италией, предложить Австрии передать на рассмотрение Гаагского трибунала спор ея с Сербией. Во мне надежда на мир пока не угасла»[215]. Сазонов, выступая 19 июля на заседании Совета Министров Российской империи, отметил: «Цель войны с Австрией – не панрусизм, а освобождение народов к их обособленному бытию, на национальных основах»[216]. Но 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России.

В ходе дискуссии о мировой войне ученые РАН обратили внимание на способствовавшие вступлению России в войну факторы, о которых умалчивала советская историография. В.П. Булдаков отметил: личные «прегрешения» Франца Иосифа, Вильгельма, Николая «против европейского мира оказались в значительной степени объективно спровоцированными. Не последнюю роль при этом играли малые страны и народы Европы, преимущественно по инициативе которых неотъемлемым в перечне новых правил межимпериалистической борьбы стал лозунг “защиты прав угнетенных наций”». Т.М. Исламов утверждал: «Россия оказалась втянутой в войну, которая отнюдь не диктовалась правильно понятыми национальными интересами Российской империи. И не геополитические интересы России требовали разрушения Австро-Венгрии, а интересы создания “Великой Сербии” того требовали». По мнению Л.Г. Истягина, некоторые узлы империалистических противоречий «не выдерживают достаточно строгой современной проверки. Взять хотя бы русско-германские противоречия. Возможность договоренности имелась самая реальная, и, вероятно, не случись войны, С. Витте, если бы, как ожидалось, ему было поручено вести переговоры, добился бы на них вполне удовлетворительного результата. А кроме экономических, какие еще у России с Германией (не Австро-Венгрией) были такие уж острые разногласия, чтобы из-за них хвататься за оружие? По существу, никаких»[217].

Россия не вела идейно-психологической подготовки народа к войне. Генерал А.А. Брусилов в воспоминаниях отмечал: «Нравственную подготовку народа к неизбежной европейской войне правительство не только упустило, но и не допустило. Если бы в войсках какой-нибудь начальник вздумал объяснить своим подчиненным, что наш враг – немец, что он собирается напасть на нас и что мы всеми силами должны готовиться отразить его, то тот господин был бы немедленно выгнан со службы, если бы не был предан суду. Еще в меньшей степени школьный учитель мог это проповедовать, он был бы сочтён опасным панславистом, ярым революционером»[218]. Подобные признания звучат в мемуарах и других военачальников.

Разработка идейного обоснования участия России в мировой войне началась после ее вступления в конфликт и велась с позиций защиты Отечества, интересов народа от посягательств других держав. Николай II в высочайших манифестах от 20 и 26 июля 1914 г. об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии обозначил причины и характер участия России в европейском конфликте: защита территории страны, ее чести, достоинства, положения среди великих держав, а также «единокровных и единоверных братьев-славян». Тот факт, что Германия первой объявила войну России, способствовал формированию в массовом сознании установок ее восприятия как войны справедливой и направленной на отражение германской агрессии. Народные настроения отражали получившие широкое хождение фразы: «Ежели немец прет, то как же не защищаться?» и «Нам чужого не надо, но и своего мы не отдадим»[219].

С началом войны царский режим получил некоторый дополнительный заряд прочности. Мы не можем определить сегодня, каким был баланс всех «за» и «против» сохранения в России старой системы власти, но отрицать сам факт ее временной стабилизации после начала войны невозможно. Другое дело, что шанс этот властью был бездарно упущен, а полученный правительством очередной кредит народного доверия быстро и безвозвратно утерян. В советской историографии не писали о патриотическом подъеме 1914–1915 гг. как о стабилизирующем факторе для самодержавия. С.В. Тютюкин охарактеризовал патриотизм масс в годы войны как «пульсирующее народное чувство, острота и формы которого менялись под влиянием многих социальных и политических факторов»[220]. Вероятно, россияне любили родную землю, культуру, язык больше, чем государственно-правовые институты, а истинный патриотизм просыпался у них в экстремальных ситуациях, когда Родине грозила потеря национальной независимости[221].