Политолог

В глубине кабинета находился шкафчик из карельской березы – вместилище драгоценной коллекции. В нем хранились сувениры любви, фетиши любовных услад, охотничьи трофеи, добытые в страстных гонах, хитроумных засадах, смертельных поединках. За каждым фетишем присутствовала женщина, – ее обнаженное тело, блеск оскаленных зубов, влажная краснота языка, рассыпанная грива волос, белая, попавшая в свет лампы нога, розовая, окруженная тенями грудь. Если коснуться фетиша, прижать к губам кружевной бюстгальтер, остроносую изящную туфельку, гибкий, охватывавший талию поясок, то мгновенно явятся их обладательницы. Ноздри задрожат от жарких запахов. Слух наполнится стонами, шепотами. Сердце забухает, загрохочет в груди, перегоняя кровь из больной головы, где тут же станут умирать и чахнуть неразрешимые вопросы бытия, – в пах, где начнет взрастать упрямый стебель, выше и выше, становясь гигантским деревом, в поднебесной кроне которого сидят волшебные птицы с павлиньими перьями и золотыми глазами.

Предвкушая сладострастные переживания, Стрижайло поднялся с дивана и стал приближаться к шкафчику. Так, должно быть, восточный султан приближается к резным дверям гарема, где в опочивальне, под прозрачными балдахинами, чутко дремлют пленительные наложницы, обожаемые жены, очаровательные полонянки, готовые проснуться от шороха, окружить повелителя своей прелестной наготой.

Он отворил янтарные створки. Приоткрылась темная глубина, где слабо светлели принадлежности дамского туалета, брелки и цепочки, оброненные пуговицы и забытые брошки. Были готовы превратиться в их обладательниц, опьянить Стрижайло горячей белизной, русалочьим смехом, прикосновением теплых губ и нежных пальцев. Но из темной глубины, как из жуткой расщелины, вырвались фурии, неистовые амазонки, косматые разъяренные ведьмы. Стали носиться по комнате, ударяясь о потолок и о стены. Цеплялись за люстру, кидались на Стрижайло, норовя вцепиться отточенными когтями. Поволокли на диван, прикручивая ремнями. Забивали ему рот душными волосами, сдирали с треском одежду, брызгали в глаза ядовитой слюной. Его кабинет превратился в адскую катакомбу, в камеру пыток, где он получал воздаяние за совершенные грехи. Все женщины, с которыми он прелюбодействовал, вовлекал в распутство, терзал своей похотью, явились к нему, чтобы мстить.

Разъяренная поп-звезда, озаренная огнями рампы, с волосами похожими на гриву кобылицы, плеснула ему в пах ковш кипятка, отчего покрылись волдырями его срамные места, и ошпаренная плоть вырвала из него нечеловеческий рев боли, от которого поп-звезда хохотала, обнажая свои вставные фарфоровые зубы.

Дама из Фонда Карнеги, обычно аристократичная, с манерами английской леди, теперь напоминала разъяренную самку шакала. Хрипела от ненависти, выкрикивала сквернословия, сбрасывала с языка желтую зловонную пену. Ухватила тяжелый молоток и с размаху ударила по воспаленному семеннику, разбивая всмятку, так что брызнула кровь, смешанная с незрелым семенем. Стрижайло на мгновение потерял сознание, которое вернул ему адский вопль торжества, излетевший из дымной пасти высокопоставленной дамы.

Телеведущая, управляющая основными инстинктами, обычно похожая на изумленную ангорскую кошку, теперь была сущей ведьмой. Выгнула горбатую спину, рассыпала седые, полные перхоти волосы, колыхала высохшими, как кожаные чехлы, грудями, скрежетала желтыми зубами. Держала над Стрижайло шипящий бенгальский огонь, милую сыпучую звездочку. Когда звезда прогорела, оставив красную раскаленную проволоку, ведьма ввела ее в канал, из которого Стрижайло извергал порочное семя. Боль, которую он испытал, была такова, что он взорвался ревом, затрепетал жуткими конвульсиями, попытался разорвать стягивающие его ремни, за что получил от телеведущей оглушающий удар под дых.

Торжествующую ведьму сменила маленькая, скромная, как улитка, писательница. Вкрадчиво, словно сестра милосердия, подоткнула под Стрижайло простынку, взяла тонкий блестящий скальпель. Приговаривая: «Ах ты мой масенький, мой шалунишка», взрезала ему детородную плоть по всей длине, как разрезают огурец, и как огурец же посыпала солью, складывая рассеченные половинки. Стрижайло издал звук, с каким в бурю падают столетние дубы. Звук был столь ужасен, что обитатели дома замерли, прислушиваясь к тектоническому трясению. А писательница, как скромный слизнячок, отползла в сторонку, высовывая из ракушки рогатые антенки.

Банкирша, соблазненная им на фуршете в «Президент-отеле», пополнившая коллекцию фетишей черной остроносой туфлей фирмы «Габор», теперь орудовала этой туфлей. Засовывала отточенный, с металлической набойкой каблук в нежное место среди ягодиц. Каблук проникал в сокровенную глубину, раздирал чувствительные оболочки. Стрижайло хрипел от боли, умолял о пощаде. Но вслед за каблуком в него погружалась вся туфля, а вместе с ней и нога, по щиколотку, по колено. Банкирша подымала его на могучей ноге, вращала, как циркачка. Туфля высверливала в нем жуткую воронку боли, от которой он терял рассудок.