Политология революции

Встреча в Чьяпасе показала, что сапатистское движение, зародившееся вдали от центров западной «цивилизации», вовсе не является провинциальным или отсталым в идеологическом и культурном смысле. Сапатизм выглядел весьма убедительным подтверждением распространившихся среди западных левых в середине 1990-х идей коммунитаризма. «Показательно, что именно некоторые формы коммунитарности, сохранившиеся с древних времен, но все еще существующие среди индейцев юго-востока Мексики, стали важным элементом восстания в конце XX века, восстания, направленного против глобального неолиберализма, в защиту человеческого достоинства», – пишет мексиканский социолог Адольфо Гильи.[421]

В то же время события в Чьяпасе, как и другие кризисы 1990-х годов показали, что коммунитаризм не может заменить радикальной программы. Показательно, что идеи коммунитаризма объединяют как левых, так и правых мыслителей, отстаивающих моральные ценности сообщества под натиском обезличивающей и атомизирующей людей практики неолиберального капитализма. В таких условиях идеология и культура левых, естественно, становится коммунитаристской. Однако не коммунитаризм, а именно марксизм исторически оказался наиболее приспособлен для того, чтобы стать основой для выработки конкретных программ структурных экономических реформ. А без конкретной программы преобразований призывы к общности и солидарности могут остаться пустыми декларациями. Таким образом, коммунитаризм оказывается способен дополнить современный социализм, но не может заменить его.

Проблема сапатистского движения в том, что, став великолепным выразителем настроений и чаяний, распространенных среди населения индейского Юга, оно не могло достичь своих целей, не получив поддержку индустриального севера страны. В сущности, чем более полно выражало оно интересы угнетенных масс Чьяпаса, тем труднее ему было распространять свое влияние на другие штаты. С другой стороны, идеология сапатизма предполагала решение моральных задач политическими средствами. Вопрос о «достоинстве», о «признании индейских прав и культуры»[422] был для сторонников движения не менее важен, чем вопросы экономической и социальной политики. Более того, они были неразрывны.

На практике, однако, разные стороны и задачи борьбы увязываются не так легко, как в поэтической риторике Маркоса. Только широкая демократическая и социальная программа позволяет в перспективе разрешить возникающие противоречия.

Неоднородность мексиканского общества, в сущности, повторяет неоднородность современного глобализированного капитализма. Для сапатистов, однако, это вопрос не социологической теории, а практической политики. Необходимо превратить набор конкретных требований в «реалистическую программу формирующегося социального блока».[423] Объединить, скоординировать выступления городских индустриальных рабочих, специалистов постиндустриального производства, мигрантов, маргиналов, представителей неформального сектора и традиционные индейские общины – задача, без решения которой сапатизм не мог иметь политического будущего. Но помощь левым в данном случае оказывает сам современный капитализм, который в ходе своего развития естественным образом формирует у всех этих групп схожие интересы.

Сапатизм выступает от имени своих сторонников, в качестве объединяющего «этического принципа». Готовность действовать во имя справедливости, не считаясь с «объективным ограничениями» и требованиями «реальной политики», превращает сапатизм в «нормативную идею, позволяющую различать добро и зло, справедливость и несправедливость, гуманное и антигуманное».[424] Мораль и долг в принципе не могут быть основаны на критериях успеха. Торжествующее зло не становится добром, а отказ от выполнения своего долга не перестает быть предательством даже в том случае, если нарушить долг проще и выгоднее, чем его выполнить. Общество, объявляющее успех высшей ценностью, вообще не может быть морально, ибо мораль оценивает не результат, а путь его достижения. Противопоставив свой «наивный» идеализм прагматизму «официальных левых», сапатизм не только совершил грандиозный моральный переворот, но и вернул смысл существования левому движению как таковому.

Сапатизм смог поразительным образом соединить в себе традиционализм и новаторство. Он не был ни повторением латиноамериканской герильи 1960-х годов, ни тем более новым изданием революционного авангарда. «Сапатистская армия – это уже не (или еще не) герилья в привычном смысле, хотя началось все за десять лет до восстания именно с попытки создать "революционный очаг", "вооруженный авангард". Но сапатизм стал движением вооруженной самозащиты десятков тысяч угнетенных людей – среди трех миллионов жителей Чьяпаса индейцы составляют миллион».[425]