Политрук

А в пятницу я проснулся от того, что панцирную сетку умяла девичья попа. Унюхав знакомые нотки, я улыбнулся, не раскрывая глаз. Койка скрипнула, щека уловила нежное тепло, и Кристинкины губы коснулись моих, прижались, раскрываясь. Глухое волнение набухло во мне, стоило ощутить остренький язычок. А затем, прямо мне на нос, капнула слезинка, пригашивая дыбящийся нутряной жар.

— Не плачь, — вытолкнул я первую лексему за месяц, и раскрыл глаза.

Девушка жалко улыбнулась, шмыгая носом, и ладонью утерла мою щеку.

— Знаешь, — сказала она со вздохом, — столько слов толклось в голове… А вот вижу тебя — и сказать нечего. Только глаза жжет… Спасибо твоим товарищам — Зюзе, Бритикову, Женьке Порошину, Лёве Ходановичу… Они тебя прямо в операционную занесли. Бегом!

— Живы, значит? — пробормотал я, пряча смущение.

— Еще как! — девичья ладонь огладила мою щеку. Наверное, единственное место на теле, не обернутое в шершавость бинтов. — Вы там такого шороху навели! Даже в «Красной звезде» пропечатали. А тебя представили к Герою Советского Союза!

— Да? — вяло поразился я, и пальцами прикрыл Кристинину ладошку. Мысли расклеились будто, зашумели роем.

«Скажу… — мелькнуло в голове. — Надо сказать. Раненому можно… Простит… Поймет хоть…»

— Я люблю тебя, — губы вымолвили заветное, и сомкнулись, готовые терпеть отчуждение и холодность.

Девушка всхлипнула, и ласково, легонько прижалась, удерживая вес рукою. И опалила ухо горячим шепотом:

— Я знаю… Я… Я тоже тебя люблю!

Эпилог

Четверг, 17 декабря. День

Москва, Кремль

Злая ирония судьбы: в ворота Спасской башни я проехал, покачиваясь на мякоти сидений черного трофейного «Майбаха».

Спасибо Зюзе, расстарался замполит.

«А як же? — комично изумился он. — Навищо мы немцив бьемо? Щоб було, на чем ихаты нашему комбату! Верно, хлопци?»

И хлопцы радостно заголосили: «Ага!»

У отделения комендатуры лимузин плавно затормозил. Косолапый офицер в безразмерном тулупе тщательно проверил документы и отдал честь.

— Поздравляю, товарищ капитан!

Чубатый водитель тронул машину с места, и плавно свернул к зданию Совнаркома.

— Приехали, товарищ капитан! — весело сказал он. — Если что, тут дождусь!

— Да ладно, езжай, — отмахнулся я. — У меня номер в «Москве», тут напротив. Прогуляюсь хоть…

— Не-е… — завел чубатый. — Салов меня к вам прикрепил, значит, всё!

Хлопнув бойца по плечу, я выбрался из машины. Раны затянулись, прячась под шрамами, и кости срослись, даже колени разработались. Приседать до упора пока не выходит, но физкультура и труд все перетрут. Кристя, правда, увещевала с тростью походить, но тут уж я восстал. Не калека же!

Побалансировал на грани между тем и этим светом, и хватит. Я снова в мире живых и здоровых! Ну, почти здоровых.

Миновав несколько постов охраны, поднялся к круглому Свердловскому залу. Внутри сгущалось замирание…

Проезжая по московским улицам, я едва узнавал столицу — всё наносное, понастроенное в девяностых, весь тогдашний, вернее, будущий китч больше не прятал скромное обаяние столицы нашей родины. Мне, если честно, было сложно вжиться в тутошнюю городскую суету — фронтовые привычки не отпускали, держали цепко. Но постепенно отпускало, окружая мирным тыловым бытием.

Однако здесь, в Кремле, всё это страшное и прекрасное время словно возводилось в степень, натягивая нервы и рождая волнение.

Зал был полон. Штатские костюмы и платья терялись среди мундиров и сверканья новеньких погон. Людской гомон, кружась среди колонн, восходил к высоченному потолку. Но вот, будто получив некий тайный сигнал, награждаемые стали поспешно рассаживаться, и я, галантно пропустив какую-то здешнюю мегазвезду, стрельнувшую на меня глазками, облегченно уселся с краю, вытянув ноги — колени побаливали.

Народ захлопал, встречая Калинина — седой старик в черной паре вышел на сцену. На Деда Мороза он не тянул, уж больно бороденка куцая, а вот на Санту — вполне.

Что Председатель Президиума Верховного Совета СССР говорил собравшимся, я прослушал, занятый подглядыванием — пытался узнать, угадать, кто сидит со мною в одном ряду. Бесполезно… Живые лица и старые фотокарточки часто так непохожи.

Михаил Калинин вручал ордена и тряс руки героям, улыбаясь по-доброму, как дедушка из деревни, и все хлопали награжденным.

— Антон Иванович Лушин! — четко объявил помощник «всесоюзного старосты».

Насилу унимая ёканье, я встал и прошел к трибуне. Чеканить шаг у меня не выходило, хромота мешала, но волна рукоплесканий, прокатившаяся по залу, будто сняла тяжесть — люди, сидевшие за моей спиной, всё понимали.

— Капитан Лушин по вашему приказанию прибыл!

Разводя усы в ласковой улыбке, Калинин вручил мне красную грамоту с золотым тиснением — «Герою Советского Союза» — и две маленькие коробочки того же державного цвета с орденом Ленина и Золотой Звездой.

— Поздравляю вас, товарищ Лушин! — тепло сказал Михаил Иванович.

— Служу Советскому Союзу!