Полицейские и провокаторы

«Для этой цели,— писал Герасимов,— у нас имелись особые специалисты, настоящие михрютки: ходит за кем-нибудь — прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается. Уважающий себя филер никогда на такую работу не пойдет, да и нельзя его послать: и испортится, и себя кому не надо покажет» [570]. Боевики, заметив за собой слежку, прекращали подготовку покушения, через некоторое время возобновляли действия и опять натыкались на «брандеров». Сдавали нервы, рассыпалась группа, боевики ни с чем покидали Россию.

Начальник Петербургского охранного отделения более двух лет теснейшим образом сотрудничал с Азефом, но так и не понял своего главного секретного агента. «Меня всегда удивляло,— писал Герасимов,— как Ън, с его взглядами, не только попал в ряды революционеров, но и выдвинулся в их среде на одно из самых руководящих мест. Азеф отделывался от ответа незначительными фразами, вроде того, что „так случилось". Я понял, что он не хочет говорить на эту тему, и не настаивал. Загадка так и осталась для меня неразрешимой»[571]. Не один Герасимов признавался, что не разобрался в Азефе. Бывшая народоволка, осужденная по «процессу 17-ти», впоследствии член Боевой организации эсеров П. С. Ивановская, хорошо знавшая Азефа, писала о нем:

«Многие считали этого ловкого предателя необычайным честолюбцем, адским самолюбивым чудовищем, с душой, всеми дьяволами наполненной, хотевшим совместить в своих руках всю власть, все могущество, быть наибольшим и тут и там, никого не щадя, никого не любя. Быть может, историки, отодвинутые дальше от современности, правильнее понимают мотивы каждого деятеля, каждого политического работника, но нам, вместе работавшим с Азефом, кажется не без основания, что самым сильным дьяволом в его душе была подлая его трусость, ну и... корысть. Первая, конечно, играла крупнейшую, преимущественную роль,— ведь ни одна страсть не доводит до той степени падения, как трусость: „начнет, как бог, а кончит, как свинья“, сказал наш поэт об одном из персонажей своего произведения» [572].

Приведу описание внешности провокатора, принадлежащее Г. А. Лопатину, и его впечатление от их первой встречи:

«Увидев его на большом собрании, я спросил у соседа: «Это еще что за папуас?» — «Какой?» — «Да вон тот мулат с толстыми, чувственными губами».— «Этот... (склонившись к моему уху) Это Иван Николаевич!» — «Как? Это он? И вы отваживаетесь оставаться наедине с ним в пустынных и темных местах?! — говорю я полушутя.— Но ведь у него глаза и взгляд профессионального убийцы, человека, скрывающего какую-то мрачную тайну...» Затем, встречаясь с ним ежедневно в течение 10 дней и в продолжение целого дня, я ни разу не обменялся с ним ни одним словом, ни одним рукопожатием. А заметьте, всякий вам скажет, что я общительный человек, и я видел его в кругу наших общих друзей, а его почитателей. Не скрою, что я уже слышал о нем кое-что худое, но меня уверяли, что это злостные сплетни его партийных врагов, а дошедшие до меня факты не оправдали еще тогда в моих глазах зловещих выводов»[573] .

Еще одно описание внешности Азефа, принадлежащее Л. Г Дейчу: «Но взглянув на его физиономию, хорошо помню, я подумал: можно же иметь в своей среде человека с таким лицом! Во всем нашем революционном движении не было другого такого монстра» [574].

Студент Н. Крестьянинов, увидевший Азефа зимой 1902 года, описал его несколько иначе: «От всей его грузной, тяжело поместившейся на стуле фигуры, от бронзового, как мне показалось, неподвижного лица веяло силой и хладнокровием. Его спокойствие и уверенность невольно передались мне. Партия социалистов-революционеров не казалась уже бесплодной вереницей воскресших героев «Народной воли» и бледных фантастических офицеров... Наоборот, я начинал все более и более сознавать, что партия — большое, солидное, практическое и даже непосредственно практическое дело, если господа с такой непоэтической наружностью находят возможным соединить с ней свою судьбу» [575].

РАЗОБЛАЧИТЕЛИ