Полиция на похоронах

Гости сами позаботились о стульях, и инспектор стал расспрашивать дядю Вильяма по всем пунктам, о которых говорил ему утром Кемпион. Дядя Вильям вел себя на удивление хорошо. Он признал, что болен амнезией и что обращался к сэру Гордону Вудторпу. Несколько более щекотливыми для него оказались вопросы, касающиеся револьвера, но инспектор разговаривал с ним терпеливо и даже с некоторым сочувствием, и дядя Вильям, обрадовавшись доброжелательной аудитории, забыл о своих опасениях и заговорил свободно.

Разговор быстро продвигался к концу, Маркус весьма ловко помогал своему клиенту обойти наиболее сомнительные моменты в его рассказе, и только, когда инспектор, откашлявшись и предварительно извинившись, приступил к вопросам по поводу ночного инцидента, дядя Вильям начал проявлять упрямство.

— А что с вашей рукой, сэр? — невинно поинтересовался инспектор. — Насколько я понял, ночью здесь что-то произошло. Не могли бы вы мне рассказать, каким образом поранились?

Впервые с начала их визита в покрасневших глазах дяди Вильяма появилось опасное упрямое выражение.

— Ничего особенного не случилось, — ответил он раздраженным тоном. — Но, когда за дело берегся полиция, самый пустячный случай вырастает в важное событие. Все было очень просто. Я уже рассказывал об этом Кемпиону, и то же самое я повторил своей племяннице. — Он кашлянул и строго посмотрел на инспектора. — Я, знаете ли, сплю с открытой нижней створкой окна, и поздно ночью меня разбудила громадная кошка, которая пробралась в комнату. Я ненавижу кошек, поэтому я вскочил с постели, схватил ее за загривок и хотел выбросить в окно. Она от злости меня и поцарапала. Потом я вышел из комнаты, чтобы залить царапину йодом, и нечаянно переполошил весь дом. Вот и все, что можно сказать по этому поводу.

Маркус, судя по всему, начал нервничать, Кемпион огорчился, но инспектор, совершенно не меняя выражения лииа, наиарапал какие-то иероглифы в своем блокноте, а потом, глядя прямо в глаза дяди Вильяма, спросил его:

— Не могли бы вы мне показать вашу рану, сэр? — спросил он.

Дядя Вильям надул щеки.

— Это довольно-таки странная просьба с вашей стороны… хм… офицер, — сказал он.

Инспектор пропустил мимо ушей эту колкость, и Кемпион уже в который раз восхитился этим спокойным человеком с проницательными серыми глазами.

— Я хотел бы увидеть вашу рану, сэр. — Тон инспектора был одновременно уважительным и повелительным.

В какое-то мгновение показалось, что дядя Вильям был уже готов решительно отказаться, но в дело вмешался тактичный Маркус.

— Позвольте мне помочь вам с повязкой, — сказал он.

Пожилой человек бросил на него недобрый взгляд.

— Хорошо, — сказал он, — будь по-вашему. Но если это не понравится доктору Левроку, то я не виноват. Он сказал, что мне еще повезло, что не была задета артерия, к тому же я не уверен, — добавил он вполголоса, — что юридическая этика допускает, чтобы адвокат помогал полицейскому подвергать своего несчастного клиента черт знает каким экзекуциям в разгар болезни.

— Юрист обязан сделать все возможное для зашиты интересов своего клиента, сэр, — довольно язвительным тоном ответил Маркус.

— Фу! — осудил его дядя Вильям.

К этому времени верхние бинты были уже сняты, и Маркус с исключительной осторожностью приподнял полоску промасленного шелка, которая лежала под бинтами. Ее удаление оказалось более трудным делом, и только путем осторожного смачивания теплой водой удалось освободить рану.

Станислаус встал, чтобы ее осмотреть, и выражение его лица стало более жестким.

— Потребовалось три шва, насколько я вижу, — сказал он. — Один разрез. — Спасибо, мистер Фарадей. Это все, что я хотел увидеть.

Дядя Вильям, несмотря на недомогание, достаточно хорошо соображал, чтобы понимать, что вид раны противоречит его рассказу. Поэтому он надолго погрузился в процесс повторной перевязки, и прошло немало времени, прежде чем он был удовлетворен достигнутым результатом.

Инспектор с терпеливым и вежливым видом дожидался, пока закончится перевязка и, наконец, задал следующий вопрос:

— Не могли бы вы рассказать мне еще раз, сэр, как вы получили эту резаную рану?

Дядя Вильям аж взвизгнул от возмущения.

— Неужели я теперь до конца своих дней должен буду повторять рассказ о самом заурядном происшествии? — с горечью воскликнул он. — Вы в своем уме, сэр? Я же сказал вам, что ночью ко мне в комнату забралась кошка и что она меня поцарапала. Куда же катится эта страна? Нас ожидает засилье некомпетентных людей.

Инспектор никак не прореагировал.

— Опишите мне эту кошку, — попросил он самым мирным тоном.

Дядя Вильям взревел, но никто из присутствующих не придал этому значения, и в конце концов он сдался.

— Это была большая кошка, — сказал он. — Темная. Я ведь ее не изучал. Я хотел выбросить ее из комнаты, а не приручать.

Никто не сказал ему в ответ ни слова, и он продолжал, все больше и больше погружаясь в трясину:

— Я видел таких кошек в Южной Африке. Очень свирепые и довольно большие.

— Она была вам знакома? — проговорил инспектор совершенно бесстрастным тоном.

Дядя Вильям покраснел, но держался стойко.