Полюби меня. Навсегда

Эми поднимает голову, и я сглатываю, когда мы встречаемся взглядами. В ее глазах столько боли, которая просто не может пройти.

– Бога ради, – выдавливаю из себя я. И больше ничего.

Она вскидывает руку, давая понять, что еще не закончила.

– Если я остановлюсь, то уже никогда не договорю. Так что, пожалуйста, просто слушай. – Теперь ее голос звучит настолько тихо, что я почти боюсь дышать. – Мне стало ясно, что Имоджен… – Эми отворачивается, сглатывает, откашливается. – …что Имоджен не будет жизни, пока я остаюсь в том жутком доме. Мне необходимо было уйти. Я приняла твердое решение сбежать. До меня раньше доходили слухи о кафе «У Мала», где таким, как я, давали работу. – На мгновение у нее в глазах что-то вспыхивает. Воспоминание о кафе ее успокаивает. – В общем, я поделилась с Имоджен своим планом. – Эми снова ненадолго замолкает, чтобы собраться. – Как же она обрадовалась! Имоджен никогда бы в этом не призналась, но я видела, как с ее плеч свалился невероятный груз. Она будто выпрямилась во весь рост. Обняла меня, спросила, уверена ли я, куда пойду. Я выдумала подружку, у которой якобы могла пожить. Хотя сама, честно говоря, даже не представляла, где проведу следующие несколько ночей. – Она поднимает взгляд и долю секунды пристально смотрит на меня. – Но я бы предпочла спать в мусорном баке, чем и дальше оставаться с приемными родителями. Мы обнялись, и Имоджен не хотела меня отпускать. Она ничего не говорила. Я ничего не говорила.

Потом я ушла домой, чтобы собрать вещи. Рюкзак я собиралась бросить у Имоджен. Брайан, в чьей квартире она жила, не разрешил мне остаться у них, но не возражал против рюкзака, набитого старыми шмотками.

Эми трет руками лицо. Я догадываюсь, что последует дальше, и не могу даже вообразить, какие усилия ей приходится приложить, чтобы об этом рассказать.

– Когда я… – Осекшись, она предпринимает еще одну попытку. – Когда я… – Однако голос дрожит и опять ее подводит. – Твою мать! – выпаливает Эми.

– Все в порядке, – произношу я. – Ты что угодно можешь мне рассказать, но не обязана это делать, о’кей?

– Нет, не надо! – Сейчас ее голос снова звучит как обычно. – Прекрати всегда быть таким понимающим! Ты должен узнать, что случилось. Должен увидеть, насколько я сломана.

Это слово – «сломана». Когда Эми это произносит, меня начинает мутить. Она считает себя сломанной! Но я вижу отчаявшуюся девушку, у которой никогда не было того, кто помог бы ей справиться с юношеской травмой.

– Когда три часа спустя я с рюкзаком за спиной постучалась в ее дверь, никто не отозвался, – неожиданно на удивление уверенно продолжает Эми. – Но мне не хотелось заявляться в кафе со своими жалкими пожитками. Я не хотела выглядеть как бездомная. И знала, что дверь все равно не закрывалась как следует. Если достаточно долго трясти, то ее можно просто выдавить. Прошло всего три часа. Три чертовых часа, на которые я оставила ее одну! – Голос Эми надламывается, и мой взгляд на мгновение перемещается на картину позади нее. На Имоджен. – Она лежала на матрасе, рука была перевязана и немного посинела, изо рта шла пена, голова безвольно свесилась с кровати. – Эми отворачивается. Прикусывает едва заметно подрагивающую губу. – Имоджен сделала себе золотой укол[20], – шепчет она, и я вижу, как по ее щеке скатывается слезинка, задерживается на подбородке и наконец падает на футболку. – Она смогла покончить со своей поганой жизнью, так как знала, что я… что я теперь в безопасности. – У Эми трясутся плечи. Она прячет лицо в ладонях и всхлипывает. – Она жертвовала собой, оставаясь в живых, чтобы защищать меня. – По ее лицу текут слезы, и я почти не могу разобрать, что она говорит – так сильно у нее дрожит голос. – Я позволила этому случиться. Позволила ей покончить с собой. Я виновата в том, что у нее не было шансов жить. Я виновата! Понимаешь?

Словно только сейчас заметила, что плачет, она проводит рукой по щеке и чуть ли не недоверчиво смотрит на влажные пальцы.

– Эми! – Это единственное, что я говорю, потому что у меня нет слов. Желание заключить ее в объятия становится практически непреодолимым.

– Я виновата в ее поганой жизни и поганой смерти.

Мне хочется сказать ей, что это чушь. Естественно, это и есть чушь. Она была ребенком. Если кто и виноват, то их приемный отец-монстр. Но я знаю, что Эми не сможет посмотреть на это под таким углом. Не сейчас.

– Я здесь, – произношу я и придвигаюсь чуть ближе, чтобы показать: даже это признание не изменит моего желания быть с ней рядом.

– Как ты можешь так говорить? – дрожащим голосом спрашивает она. – После всего, что услышал?

– Для меня это ничего не меняет, – тихо отвечаю я, – теперь я лучше тебя понимаю, но это не меняет моих чувств.

Эми медленно качает головой:

– Это все меняет.