Полк, к бою!

— А вот так. Седых его еще вчера попросил. Но комдив ответил: "Нет, своего резерва не дам. Этот батальон у меня единственный остался. Знаете, какую полосу обороны занимает наша дивизия? Вот то-то. Так что обходитесь наличными силами".

— А Седых?

— А что Седых? Он тоже в какой-то мере виноват в самовольстве Клетнова. Правда, его и понять можно. Ведь всего два батальона против моторизованной дивизии врага! Как тут выстоять? Вот он и решил позвонить Клетнову, рассказать про сложившуюся обстановку. Хитрил, конечно. А Клетнов, выслушав, только и спросил: "Где?" Седых и назвал ему по телефону рубеж, где у полка наибольшая слабина обозначается. Вроде бы так просто назвал, для информации. А Клетнов…

— А что же теперь делать?

— Что… — Иван Иванович досадливо сплюнул, сказал: — Батальон надо немедленно выводить из боя, вот что! Комдив небось и так уже рвет и мечет. Ох и будет же нам всем баня!

Политрук начал натягивать промокшие сапоги. Я, стоя перед ним, думал. Думал о поступке нашего комбата. Что он не прав, это неоспоримо. На войне самовольство недопустимо. Может, наш батальон больше был нужен на другом направлении, где вели сегодня бой два других полка дивизии. И в то же время… Мы ведь не пропустили здесь фашистов, отбили. Вдруг это и послужит оправданием для Клетнова?

Мои мысли прервал громкий окрик:

— Стой, кто идет?!

— Свои. Ищем пулеметный взвод…

В сопровождении Карамаева к нам подошел, тяжело дыша, красноармеец. Политрук сразу же узнал его.

— Это вы, Рябов?

— Я, товарищ политрук. Меня послал командир роты. Приказал всем, кто здесь с вами, срочно сниматься и следовать к нему.

Вот оно, начинается!

— Что будем делать? — тихо спросил меня политрук.

— Как что? Последний приказ, естественно, выполнять, — ответил я.

— Все это верно, — задумчиво протянул политрук. И тут же спросил: — А фланг? Бросить неприкрытым фланг полка? Ведь капитан Седых приказал до прибытия смены с рубежа не уходить…

— Что же тогда делать?

— А вот что, — решительно сказал Иван Иванович. — Оставлять открытым фланг полка нельзя! Так что… слушай теперь мой приказ! Оставайтесь с людьми здесь, дожидайтесь смену. А уже потом присоединитесь к роте. Со старшим лейтенантом Новожиловым я этот вопрос утрясу лично.

— Понятно, товарищ политрук.

Иван Иванович и связной ушли.

* * *

И тут только я вспомнил про красноармейца Саввина. Спросил Гребенюка, готова ли могила.

— Готова, товарищ лейтенант, — ответил он. — Здесь она, недалеко, шагов тридцать, под березкой. Место приметное.

Оставив у пулеметов по одному человеку, я собрал взвод, построил его перед вырытой могилой. Ее дно бойцы застлали сосновыми ветками. Здесь же, рядом, лежала еще куча нарубленного лапника. Им решили прикрыть тело погибшего Саввина.

Став на правый фланг взвода, вполголоса скомандовал:

— Смирно! Красноармейцам Гришанову, Иванову и Селезневу выйти из строя!

Названные бойцы вышли, встали около тела Саввина.

— Красноармейцам Громову и Шумейко — заряжай! — Щелкнули затворы винтовок. И я коротко произнес: — Прощай, наш боевой товарищ. Мы отомстим за тебя фашистам.

Негромко треснул троекратный ружейный салют…

Прошло еще несколько часов. Ни старшины, ни красноармейца, ушедшего его искать, по-прежнему нет. Вестей от политрука тоже.

Пошел мелкий, моросящий дождь. Навалилась усталость, разболелась голова. Решил прилечь под кустом на разостланную плащ-палатку. Только закрыл глаза, как сразу же в памяти всплыли картины сегодняшнего боя.

Не знаю, сколько пролежал в таком полузабытьи. На ноги меня подняла усилившаяся артиллерийская канонада. Гитлеровцы стреляли по площадям, нанося удары то по переднему краю, то по глубине нашей обороны. Несколько снарядов залетело и к нам. К счастью, никого не задело.

Справа и чуть впереди, захлебываясь, застрочили вражеские пулеметы. Им сразу же начали вторить автоматы, испуганными всполохами заметались в небе ракеты. С чего бы это? Ведь немцы по ночам не воюют. Заметили что-нибудь подозрительное? Или стреляют просто так, для острастки? Ночью фашисты тоже нервничают.

Сзади послышался какой-то шум. Прислушался. Да, кто-то идет к нам. Вон звякнула обо что-то саперная лопатка, донесся приглушенный русский говор, топот ног.

— Кто такие? — спросил вполголоса подходящих.

— Смена, — ответил удивительно знакомый голос.

— Жора, ты?! — не поверил я.

— Он самый, — ответил Кузнецов охрипшим голосом. Младший лейтенант Г. И. Кузнецов вот уже более двух лет командует пулеметным взводом в 7-й стрелковой роте 3-го батальона. Мы познакомились с ним на соревновании пулеметных взводов еще в Чите. Он был женат, жил с семьей на частной квартире. Помню, однажды Кузнецов попросил меня одолжить ему до получки рублей тридцать. "Понимаешь, — объяснил он смущенно, — кое-что жена купила по хозяйству, то да се. Словом, не дотяну до дня "пехоты".

С той одолженной тридцатки наши взаимоотношения и стали вот такими, доверительными.

И вот теперь этот Жора (так, во всяком случае, он представился мне при нашем знакомстве) стоит передо мной. Усталый, с охрипшим голосом.

— Значит, жив и невредим? — вырвалось у меня.