Полк рабочей Москвы

Был создан и хоровой кружок. Специально приглашенный регент обучал красноармейцев пению «Интернационала», слова и мотив которого, нужно сказать, знали еще плоховато. У нас уже был хорошо налаженный духовой оркестр, и ежедневно при разводе караула в 12 часов дня он тоже исполнял «Интернационал».

Наконец резолюции красно-армейских собраний, решения райкома партии и ходатайство Надежды Константиновны возымели действие: нам сообщили, что полк утверждают как 38-й Рогожско-Симоновский и Логофет остается командиром. [54]

Дело оставалось за отправкой на фронт. Красноармейцы с нетерпением ожидали этого дня. И вот, чтобы ускорить его приближение, было принято решение пройти военным маршем по улицам Москвы, перед Народным Комиссариатом по военным делам и Московским окружным комиссариатом — показать, что полк достаточно дисциплинирован и обучен.

Погода в день марша выдалась прекрасная. Дойдя до Александровского сада, полк остановился, а я с помощником Логофета верхом поехал в Наркомвоен.

Оказалось, что Склянский уже ожидал нашего появления и сразу же отправился принимать парад. Красноармейцы подтянулись, выровняли шеренги, командиры заняли места, и полк двинулся. Впереди идут в пешем строю конные разведчики в бескозырках, с шашками и винтовками кавалерийского образца. Оркестр смолк, слышны только четкие и ритмичные шаги полка.

Рядом со мной — два седоусых военных, по всему видно, старые кадровые офицеры, перешедшие к нам на службу. Один говорит взволнованным шепотом:

— Смотрите, наша старая армия пробуждается!..

Но они ошиблись. Это была не старая армия. Впрочем, я прекрасно понял, что хотел выразить офицер, и меня глубоко тронуло их волнение.

Склянский принял парад, произнес короткую речь. Он сказал, что едет сейчас к Ленину, тяжело раненному несколько дней назад, и осведомился:

— Что передать от вашего имени Владимиру Ильичу?

В ответ по площади прокатился гул сотен голосов:

— На фронт! На фронт!..

От Наркомвоена мы прошли на Пречистинку — ныне улица Кропоткина — к Окружному комиссариату. Там снова проводился смотр полку.

Особенно отличились на параде своей лихостью конные пулеметчики. Они шли не вплотную за ротами и командами, а на некотором расстоянии, чтобы иметь возможность разогнать лошадей. Когда тачанки снялись с места, кони рысью ринулись вперед, а потом перешли на галоп, зрелище получилось сильное и произвело на всех большое впечатление.

Во время остановки полка напротив памятника Пушкину [55] я случайно услыхал курьезный разговор двух старушек:

— Вот смотри, — говорит одна, — как хорошо идут и ничего-то на всех солдатиках красного нет.

— Потому хорошо и ходят, что ничего красного нет.

На другой день после марша ко мне зашел незнакомый флотский офицер и сказал взволнованно:

— Вы комиссар 38-го полка? Я пришел пожать вашу руку. Я видел вчера ваш полк.

* * *

В истории нашего, полка было одно особенно памятное событие. Оно произошло вскоре после парада. К нам позвонила Надежда Константиновна и, к величайшей нашей радости, сообщила, что завтра Владимир Ильич хочет видеть у себя делегацию Рогожско-Симоновского полка.

Логофет, Лапидус и я стали немедленно решать: кого послать к Ленину? Решили — никого из нас троих в делегацию не включать, а направить к Ильичу лучших красноармейцев.

Выбор пал на троих бойцов: на старика Гавриила Михайлова, вступившего в полк вместе с обоими своими сыновьями, на рабочего добровольца Горохова и на молодого взводного командира 1-й роты Кузнецова, служившего до революции в гвардейской части.

Вечером мы объявили по ротам о предстоящем посещении товарища Ленина и назвали кандидатов в состав делегации.

Красноармейцы единодушно одобрили кандидатуры Михайлова, Горохова и Кузнецова и поручили им от всей души передать Владимиру Ильичу горячие приветы, сердечное пожелание скорей выздоравливать.

Особо наказали делегатам поведать Ильичу о желании всех бойцов быстрее отправиться на фронт.

На следующий день мы все с нетерпением ожидали возвращения наших делегатов. И вот около полудня они пришли ко мне в военный комиссариат.

Все трое выглядели нарядно и торжественно. Особенно мне запомнился старик Михайлов. Его выцветшая гимнастерка защитного цвета с короткими не по росту [56] рукавами была чисто выстирана и отглажена. Из-под форменного воротника выглядывала белая рубашка. Худое желтоватое лицо с выдающимися скулами и редкой бородой словно просветлело.

Старик все еще находился под неизгладимым впечатлением от встречи с Лениным, и голос выдавал его сильное волнение. Да и заговорил он совсем необычно, начав свой рассказ со слов, которые даже тогда в нашей среде не употреблялись, а сейчас могут показаться и вовсе странными. Но в тот момент они не удивляли меня, тем более что я слышал их из уст старого человека.

— Ну, товарищ комиссар, сподобились!.. — проникновенно произнес он. — Повидали нашего Ильича, потолковали.

Он поправляет пояс, шарит большими натруженными руками по груди, словно ищет чего-то, и снова повторяет:

— С самим Лениным!..

Голос у старика дрогнул, оборвался, он отвернулся к окну и вынул из кармана чистый платок.