Полка. О главных книгах русской литературы

Через четыре дня в письме Плещееву Чехов даже излагает синопсис будущего романа, — правда, уверенности в том, что он будет написан в ближайшее время, уже нет: «…продолжать его я буду, но не теперь. Глупенький о. Христофор уже помер. Гр. Драницкая (Браницкая) живёт прескверно. Варламов продолжает кружиться. ‹…› …Дымов кончит тем, что сопьётся или попадёт в острог».

В конце концов и идею романа, и план развития истории Егорушки Чехов оставил. Отчасти — из-за усталости («На „Степь“ пошло у меня столько соку и энергии, что я ещё долго не возьмусь за что-нибудь серьёзное»). Отчасти — из-за того, что внимание его переключилось на совсем другие сюжеты и образы. Но в первую очередь потому, что «степная энциклопедия» — и реакция коллег и критики это продемонстрировала — не требовала продолжения. Она и должна была казаться незавершённой: это свойство было залогом её новаторства, необычности, странности и многогранности. Проще говоря, Чехов не дописал романа о Егорушке потому, что предоставил читателю полное право самому его дофантазировать.

Почему в «Степи» столько подробных описаний пейзажей?

С одной стороны, Чехов в «Степи» с помощью пейзажей передаёт внутреннее состояние героя. Но пользуется этим приёмом очень своеобразно. У Тургенева, скажем, связь между настроением персонажа и тем, что он видит, прямая. Если он в смятении — начинается гроза, ураган, ветер. Если в душе покой — автор описывает умиротворённый пейзаж.

Чехов эту манеру использует иначе. Пространные описания пейзажей у него создают ритм текста — тягучий, меланхоличный. Именно длинные пассажи заставляют читателя как будто проделывать путь вместе с Егорушкой в режиме реального времени, видя то же, что герой.

Под занавес повести убаюканный этим долгим путешествием читатель вместе с Егорушкой попадает под страшную грозу. И здесь ритм резко ломается. Стихия описана как череда фантастических видений. Егорушке чудятся великаны с пиками, молнии кажутся зловещими. Язык для описания стихии Чехов выбирает соответствующий: «Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнём». После всего этого читатель воспринимает болезнь Егорушки не как обычную простуду промокшего до нитки на холоде человека. Егорушка заболевает от переизбытка впечатлений: на девятилетнего мальчишку навалился непосильный даже для взрослого груз картин, диалогов, видов, характеров и даже видений. Это же приводит героя к финалу — взрослению.

Можно ли назвать «Степь» историей взросления?

Для Чехова «Степь» — не первая и не последняя вещь, в которой главным героем выступает ребёнок. Но одна из немногих, в которой персонаж за время действия очень сильно, ощутимо для читателя меняется, и перемена даже буквально комментируется Чеховым в последних строчках: «Он опустился в изнеможении на лавочку и горькими слезами приветствовал новую, неведомую жизнь, которая теперь начиналась для него…» В этом смысле «Степь» действительно история взросления.

С другой стороны, «история взросления» — жанр; у него есть свои, достаточно строгие правила, которые Чехов весьма дерзко нарушает. В отличие от Дэвида Копперфильда, Оливера Твиста или Неточки Незвановой, Егорушка не переживает серьёзных потрясений. Потеря близких людей — отца и бабушки — остаётся за рамками сюжета. Мальчик не сталкивается со злодеями, его никто не мучает. С ним, в общем, ничего не происходит. Но именно это «ничего» и делает из ребёнка подростка. С жанром истории взросления Чехов поступает так же, как потом будет обращаться с законами комедии или драмы, — переключает оптику, заставляет внимательно всматриваться в ничего не значащие, второстепенные детали и нюансы. И именно им придаёт наибольшее значение, из них складывает сюжет и действие.

Можно ли назвать повесть автобиографической?