Полководческое искусство

В подобном влиянии незаменима еще и известная зрелость и ясность понимания военного дела. То, что Клаузевиц говорит о войне, в целом чрезвычайно просто, однако самое простое и есть сложное, что относится, как явление жизни в целом, и к его охватывающим войну выводам. Это объясняет частично, почему позитивные изложения Жомини зачастую находили отклик и в самой Германии. Генерал фон Кэммерер заявляет[98]: «Принципы геометрической военной теории с четкой позитивной целью все же одним ударом уничтожить нельзя. Привязанность к заученным формам и тоска по «эклектическому тезису, который так же определял бы нечто», совместно привели к тому, что жизнь этих принципов была продлена. Новым представителем этого направления стал Виллизен, который хотя и был во время Освободительной войны в штабе у Блюхера[99], в своей вышедшей в 1840 г. книге «Теория большой войны» отклонился от реальной жизни. «Книга, – пишет Кэммерер, – демонстрирует воспитанного в духе гегелевской философии со всеми преимуществами основательного упражнения в раскрытии и разборе самых разнообразных мысленных конструкций. В то время как Клаузевиц каждый шаг сопровождает ссылкой на опыт, Виллизен поспешно идет от вывода к выводу, к цели, лишь периодически бросая довольно беглый взгляд на мир вещей»[100]. Как и Жомини, он, как правило, лишь походя обращается к военной истории. Поэтому приводимые им примеры являются скорее «блистанием начитанностью», как это называл Клаузевиц. Ведь последний полагал тактику «учением об использовании вооруженных сил в бою», а стратегию – «учением об использовании боя для достижения целей войны», тем самым применяя эти термины одновременно и в более широком, и в более узком смысле, чем Виллизен, который полагает стратегию «учением о коммуникациях», а тактику – «учением об ударах». Помимо тех нужд, «от которых зависит удовлетворительное существование армий», согласно ему существуют еще и «собственно активные, используемые в военном деле качества, сплоченность». Система же Виллизена основывается, главным образом, на многочисленных вариациях обеих этих характеристик – объема потребностей и сплоченности и их связи с различными формами, в которых проявляется война.

Генерал фон Виллизен, будучи в 1850 г. командующим шлезвиг-гольштейнской армии, не оправдал возлагавшихся на него ожиданий. Теодор фон Бернгарди предвидел это. Еще за 9 лет до этого он заявил, обвиняя «Теорию большой войны»: «Если Виллизен когда-либо получит влияние на командование германской армией, то это станет большим несчастьем. Он продолжает вести себя в наше время так же, как Фуль и Массенбах[101] в их эпоху, и потому был как раз подходящим человеком для того, чтобы вернуть дни, такие же как при Йене и Ауэрштедте. Если учитывать, что Виллизен долгое время преподавал в Общей военной школе, впоследствии ставшей Военной академией, то можно только порадоваться, что его теория не получила распространения в среде прусского офицерства»[102]. Здоровая натура последнего отвергала всякие чисто теоретические измышления. Отстаиваемые Клаузевицем взгляды, вынесенные им из наполеоновских войн, напротив, оправдали себя и были пронесены через 1866, 1870–1871 гг. до Мировой войны, да и в ней были вполне уместны. Поэтому представляется вполне корректным в следующих ниже размышлениях о Мировой войне и в примерах из войн прошлого, используемых при сравнениях, часто обращаться к высказываниям этого генерала.

Здравое направление в сфере тактики после Освободительной войны долго в Пруссии не продержалось. Зачастую стали возвращаться к уже устаревшим формам. Приближенное к боевым условиям военное обучение, которое было введено при реорганизации в 1807 г., противодействовало тактике парадной шагистики, которая странным образом проявила себя уже в ходе войны, а из-за любви к парадам императоров Александра и Николая[103] получила сильный импульс к развитию. К сколь полному отходу от всего действительно уместного на войне эта тенденция привела в России, показывает в том числе и то, что в ходе войны с Турцией 1828–1829 гг. даже стрелки должны были держать шаг и строй, что естественным образом привело к тому, что начать стрелковый бой было возможно только на равнине. А в Пруссии, кстати, после Тильзитского мира потребовалось специальное особое указание, что нельзя требовать у стрелков держать шаг.