Полководец. Война генерала Петрова

Дальше я приведу документы — телеграммы, которыми обменивались генералы Петров и Гладков. Иногда строгие слова документа обладают большей силой и создают более глубокое впечатление, чем самые высокопарные описания героических дел. И еще я объединяю эти документы короткими комментариями человека, которому было труднее всех в этой операции и кто был ее первым героем, — это Василий Федорович Гладков. К этому времени ему было присвоено звание Героя. Указ Президиума Верховного Совета СССР издан за полмесяца до тех событий, о которых пойдет речь. Но, будь моя воля, я бы за новый блестящий подвиг — изумительный по геройству прорыв десанта — дал бы Гладкову это высшее звание вторично.

3 декабря командарму была послана радиограмма такого содержания:

«Изучение противника и его сосредоточения дает право сделать вывод, что противник завтра, видимо, перейдет в наступление с целью уничтожить наш десант. Прошу оказать нам помощь огнем артиллерии, авиацией, а также не допустить атак с моря».

И. Е. Петров не замедлил с ответом:

«Товарищ Гладков, я тоже это предвижу. Рекомендую вам собрать военный совет, где решить, куда вам пробиваться. Помочь вам живой силой не могу. Артиллерия и авиация будут действовать по вашему указанию. Рекомендую маршрут через Камыш-Бурун, Горком на мыс Ак-Бурун».

На следующий день враг возобновил атаки. Он душил десантников огнем со всех сторон: с суши, с моря и с воздуха.

В 23.00 Гладков собрал в своем блиндаже командиров. Вот что он переживал тогда и что потом рассказывал о тех минутах:

— Офицеры сидели на нарах и лавках, поставив между колен автоматы. Разговоров не было слышно. Никто не знал точно, зачем созвали, но каждый понимал, что будет решаться судьба десанта.

С большим волнением смотрел я на собравшихся. Прекрасные офицеры и коммунисты. Своим боевым мастерством и высокими человеческими качествами они заслужили любовь и безграничное доверие подчиненных… Кончались тридцать четвертые сутки жизни и борьбы на «огненной земле». Эти дни связали командиров братскими чувствами дружбы и верного товарищества. У каждого из них, так же как и у меня, бывали, конечно, такие минуты, когда казалось — не выдержат нервы. Но ответственность за судьбы людей заставляла собираться, не показывать своего состояния. Теперь всем нам предстояло выдержать еще одно, может быть, самое трудное, испытание.

Я начал с того, что сообщил о сложившейся на плацдарме обстановке. Затем изложил решение на выход из окружения и присоединение к войскам Приморской армии: «План таков. С наступлением темноты, когда противник, как обычно, начнет производить некоторые перегруппировки и затем займется ужином, надо неожиданно, без выстрелов ринуться в атаку, прорвать на правом фланге его оборону и, двигаясь по немецким тылам, занять гору Митридат. Оттуда будем прорываться к своим. Прежде чем приступить к обсуждению деталей, предоставляю право каждому из вас высказать свое мнение по существу вопроса». Минута напряженного молчания. Какие картины пронеслись в эту минуту перед мысленным взором каждого? Наши люди, измотанные боями и недоеданием? Наш медсанбат и раненые? Те двадцать километров, которые нужно в быстром темпе пройти до Митридата? План был отчаянный. Я отлично понимал это. Но как раз в этом и состояла его реальность. Противник ждал от дивизии упорного сопротивления, но не наступления…

Мнения разделились. Процентов шестьдесят присутствовавших высказались за мой план, остальные настаивали на необходимости вести в Эльтигене борьбу до последнего. Я уже собирался сделать заключение, как вдруг поднялся командир батальона морской пехоты и сказал: «Товарищ комдив! Моряки готовы идти на прорыв. Моряки пойдут, если вы разрешите, в голове». В тот же миг я встретился взглядом с начальником санитарной службы.