Полководцы Московского царства

Воротынский и Басманов сидели с бойцами на казанской стене в течение двух дней. Все это время им никто не шел на помощь: полки то ли не были готовы к решающему штурму, то ли оробели перед генеральным сражением… День и ночь Михаил Иванович не смыкая глаз ждал ответного удара татар, видел, как они возводят оборонительные сооружения заново, и недоумевал: почему нет штурма, почему армия бездействует?

Русское командование не решилось ворваться в город на плечах отступающего противника. Мало того, и те отряды, которые увлеклись преследованием врага после взрывов, были по царскому приказу отозваны. Возможно, опасались беспорядочного уличного боя, в котором авангард штурмовых частей запросто сложил бы головы, так и не сломив сопротивления татар… А может быть, просто боялись поверить своей удаче и упустили выгодный момент.

К защитникам отправилось посольство с предложением мирной сдачи. Ответ не оставлял надежд на бескровный исход дела: «Пусть Русь стоит на стенах и в башне! Мы поставим иную стену. Или погибнем все, или отсидимся!»

Армия готовилась к последней битве основательно.

Воины исповедовались и причащались у священников. Царь провел ночь в беседах с духовным отцом протопопом Андреем, затем облачился в доспехи и с оружием отстоял литургию. Тем временем городские рвы заполнялись фашинами. Пушкари мешали восстановительной работе казанцев, сокрушая остатки стен.

В предрассветный час, когда царское моление на литургии подходило к концу, ужасающей силы взрыв поднял на воздух укрепления казанцев. Михаил Иванович с помощью немецкого «розмысла»[222] вывел подкоп под позицию неприятеля, закатил туда 48 бочек с порохом и…

Второй взрыв прогремел у «Ногайских» ворот[223].

Итак, Воротынский дождался общего штурма. Его люди вновь оказались на острие главного удара. Они прорвали оборону татар и оказались на улицах города. Первым из всех воевод об этом успехе доложил именно Михаил Иванович. Но радость победы омрачилась тягой к грабежу и мародерству, охватившей штурмовые отряды. Немногие продолжали честно биться, прочие же бросили своих товарищей и занялись поисками ценной добычи. Как тогда говорили о подобных мерзавцах, «пали на сокровища»…

Казанцы вскоре опомнились, и сражение закипело с новой силой. Страшный копейный бой перегородил улицы от стены до стены. В этой давке даже мертвецы, нанизанные на копья, продолжали стоять. Никто не хотел уступать ни шагу.

Воротынский запросил подкреплений.

Увидев упорство татар, трусы и мародеры, оставив храбрых бойцов на произвол судьбы, обратились в бегство. Толпы негодяев, выбегая из города, в ужасе орали: «Секут! Секут!» Тут даже царь заколебался. Не сгинет ли армия в боях за каждый переулок, за каждый дом? Не уготовил ли ему этот день поражение вместо победы, срам вместо славы? Да и удастся ли выжить в обстановке всеобщего бегства?

Государь, по словам князя Андрея Курбского, участвовавшего в штурме, потерял твердость духа. Видя беглецов, он «не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его, — волей или неволей — у хоругви поставили, были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов[224], состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка… сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым… воинам»[225].

Таким образом, военачальники с многочисленными пешцами из состава Государева полка направились на поддержку Воротынского. Прибытие свежих войск дало русским решающий перевес. В кровавых уличных стычках они теснили и теснили врага. «Головы же царские с детьми боярскими мужественно нападают на иноверных, и бьются царевы воины во многих местах… хватали друга друга с врагами за руки, дрались копьями и саблями, в тесноте резались ножами», — рассказывает летописец.