Полководцы Святой Руси

Стоит повторить и подчеркнуть этот момент: очевидно, шведы планировали именно создание укрепленного форпоста. Новая крепость получила бы гарнизон из состава армии вторжения, а также храм, где привозное католическое духовенство осуществляло бы богослужение и крестило (либо перекрещивало) местных жителей. Сумь и емь занялись бы рвами и валами, рубили лес для стен и ставили бы палаты для гарнизона. Вот, собственно, зачем они понадобились в походе[59]. А с течением времени из этого форпоста шведское воинство дотянулось бы и до Ладоги, и до Новгорода — точь-в-точь по Шаскольскому, выполняя стратегическую задачу. Тут только дай зацепиться…

Историк В. В. Долгов выступил с критикой этой идеи. С его точки зрения, слишком рискованное и неправдоподобное дело — ставить крепость «в местности, до которой по морю нужно было добираться при самых благоприятных условиях не менее двух-трех дней. Запрос и получение помощи, таким образом, затянулись бы не менее чем на неделю»[60]. Критика, в общем, не очень убедительная. Во-первых, обороноспособность крепости основывается прежде всего на силе и храбрости гарнизона; шведы могли быть просто уверены в своих силах. Во-вторых, крепость планировалась не как пункт обороны, а как отправная точка дальнейшего наступления, то есть ее не собирались выдерживать годами без крупного воинского контингента. Наконец, в-третьих, от Новгорода и Ладоги до шведского укрепления в устье Ижоры тоже не один день движения — что на конях, что на судах; новгородские полки были бы обнаружены дозором заранее: вряд ли комендант крепости проявил бы столько легкомысленного пренебрежения разведкой, сколько позволил себе вождь армии, высадившейся летом 1240 года. Этот последний полагал, что может поступать беспечно: ведь за ним большая сила.

О расположении вражеского войска новгородцев оповестила сторо́жа (дозор) во главе с ижорянином Пелгусием. Это был, очевидно, крещеный представитель местного народа.

Молодой энергичный князь, не дожидаясь помощи из далекого Владимира, со своими дружинниками, войском ладожан и новгородской ратью устремился навстречу неприятелю. Да и кого ему было ждать с юга, когда полки русские поредели в борьбе с монголо-татарами и литвой? А вот Новгород, воевавший часто и умевший вести как оборонительные, так и наступательные боевые действия, мог за краткий срок дать многое: во-первых, вооруженные свиты знатных людей из боярских родов; во-вторых, «охотников», то есть добровольцев, желавших получить свою долю славы и добычи в столкновении с врагом. Возможно, к новгородцам, суздальским дружинникам самого князя и ладожскому полку присоединились также местные жители-ижоряне, чью землю шведы пришли грабить в первую очередь. В целом «натекает» солидная сила.

Житийная повесть сообщает о подготовке к битве со шведами следующее: вражеский вождь «…пришел в Неву, опьяненный безумием, и отправил послов своих, возгордившись, в Новгород к князю Александру, говоря: „Если можешь, защищайся, ибо я уже здесь и разоряю землю твою“. Александр же, услышав такие слова, разгорелся сердцем и вошел в церковь святой Софии, и, упав на колени пред алтарем, начал молиться со слезами: „Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и установивший пределы народам, ты повелел жить, не преступая чужих границ“. И, припомнив слова пророка, сказал: „Суди, Господи, обидящих меня и огради от борющихся со мною, возьми оружие и щит и встань на помощь мне“. И, окончив молитву, он встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же был тогда Спиридон, он благословил его и отпустил. Князь же, выйдя из церкви, утер слезы и сказал, чтобы ободрить дружину свою: „Не в силе Бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: ‘Иные с оружием, а иные на конях, мы же имя Господа Бога нашего призываем; они повержены были и пали, мы же выстояли и стоим прямо’.“»

В популярных, да и в научных изданиях эти слова житийной повести, как правило, пропускают, считая их своего рода упражнением книжника в благочестии. Таким образом, важному известию отказано в информационной ценности. Между тем рассказ о молении Александра Ярославича вряд ли являлся элементом «агиографического этикета». Более вероятно другое: агиограф повествует о действительных событиях. Поведение князя новгородского психологически мотивировано. Ему предстоит выйти без поддержки отца, с силами, собранными наспех, против могучего противника. Было бы странно, если бы в подобных обстоятельствах православный правитель не стал бы просить помощи у сил небесных.

Здесь стоит сделать важное отступление.