∀поллон против Олимпа

Только кем и где он тогда был бы, если бы раба Аида обезглавила пифию? Такое не прощается ни богами, не людьми. Елену Дельфийскую должны умертвить вне стен храма, притом так, чтобы к жрецам и оракулу не было никаких претензий. Ни у богов, ни у странного знакомца пифии, о котором так убеждённо толковала полоумная Аидова прислужница. Верить или не верить её россказням?

В покои Эпиметея зашёл юный жрец-писарь.

— Прости, старший брат, но там встречи с тобой домогается купец Тихон!

Раздражённый верховный жрец стукнул кувшином по столу:

— Пусть этот сладострастный дурень плывёт на Лесбос и там погибнет от скуки! Так ему и передай, Писистрат!..

Тут в хмельной голове Эпиметея забрезжила новая мысль, и он остановил писаря:

— Хотя погоди... Скажи, сегодня был тяжелейший день. Завтра. Пусть придёт перед полднем. Радостно встречу и ласково выслушаю. Иди.

Писистрат поспешно ушёл, шелестя одеждами, и верховный жрец погрузился в раздумья, как избавиться от строптивого и живучего Аполлонова подарка.

XII

Пьеса Горького «На дне» кончается

оптимистически; в конце ее

Актер повесился.

Из школьного сочинения

Аполлон Ромашкин пришёл в себя оттого, что ему в рот попала жидкость. Солёная до тошноты. И с песком. А потом жидкость стала прибывать и хлестать студента по лицу, норовя проникнуть в нос и глаза.

Резко подняв голову и попробовав подскочить, Аполлон едва не вырубился из-за адской боли в затылке. Парень застонал и стал двигаться медленно, словно варан, тем более, он стоял на четвереньках. Интересно организм откликнулся на опасность, интересно...

Студент с трудом разлепил веки (во-первых, неведомая жидкость щипала глаза, а во-вторых, свет, в них ворвавшийся, бил нестерпимо, усиливая головную боль). Выяснил, что влага, слава всем подряд богам, всё-таки оказалась морской водой, а не чем-то более нежелательным. Затем, в результате долгой борьбы со слабостью и головокружением, Аполлону удалось сесть и аккуратно привалиться к тёплому валуну.

Вечер никак не хотел быть томным. Летавшие над волнами птицы орали как-то особенно истошно, будто страдания Ромашкина доставляли им существенную садистскую радость. Аполлону постепенно становилось лучше. Он осмотрелся. Море долизывало с песка и увесистого камня пятна крови.

«Моя», — догадался Ромашкин и ощупал голову. Пальцы испачкались в тёмно-красном, но дырок не было, да и боль отступила.

Некоторое время студент сидел, бездумно таращась на игру волн и плавный отлёт темнеющих облаков в неведомые страны. Красный горизонт напоминал Аполлону гигантскую улыбку тонкогубого маньяка.

Когда движения перестали откликаться уколами игл в затылок, парень рискнул встать. Получилось.

Качало, конечно, порядком. Он придержался за валун, обозревая сумеречную округу. Кроме моря, берега и полоски леса, ничего не было. Ну, ещё проклятые птицы.

Нехотя вернулись воспоминания о последних событиях. Всплыла в памяти самбука.

— Лучше бы пил, — прошептал Аполлон Ромашкин, уже знакомый с похмельным синдромом.

Итак, не обнаружилось ни старика с самбукой, ни немого пацанёнка, ни паноплии.

Студента бросило в жар: «Где осколок чаши?!..»

Он оглядел берег, обошёл валуны, шатаясь, как пьяный матрос.

Черепка не было.

Утащили с доспехами.

Ромашкин принялся соображать. Логика подсказывала, что камнем по голове ему зарядил мальчик. Старик музицировал. Мальчик бродил по берегу, кидая камни... Если только кто-то третий не подкрался.

Прочитать следы на песке не представлялось возможным — ветер всё стёр.

Внимание, вопрос. Куда ушли злодеи? Раз уж на песке остался валяться только он, Аполлон, значит, остальные остались живы. И именно потому, что при делах.

— Они решили, я убит, — пробормотал парень, старательно сохраняя равновесие. — Поэтому пошли дальше. На север. По берегу.

Чувство растерянности и слабость стали сменяться гневом. Студент постепенно закипал. Ему казалось, попадакис приобрёл масштабы абсолютной катастрофы: один, ограбленный, не знающий, где Ленка, потерявший сомнительный, но всё-таки билет домой. Что за проклятый мир такой?! Стоило только довериться старику и ребёнку, и вот ты уже валяешься с проломленным кочаном.

Поглядев в стремительно темнеющее пространство, Аполлон сжал кулаки.

— А ещё хочется, лепёшка, поговорить на родном языке! — почти прокричал он и понял, что и эта фраза звучит не по-русски.

Ну, хоть в голове не помутилось от усилий. Значит, всё заросло. Одно радует: в этом мире быстро заживают раны. Дома пригодилась бы такая способность к регенерации.

Ещё бы поменьше прилетало...

— Ладно, я вас найду, паразиты, — проговорил Аполлон. — Потом за Ленкой и — пошло это всё подальше!

Он разделся и искупался. Особенно тщательно мыл волосы, чтобы избавиться от следов крови. Море было тёплым, вылезать не хотелось, но дела звали.

Через полчаса Ромашкин вполне бодро топал по сырому песку, попутно перебирая кары, которые падут на лихие головы его обидчиков.