– Я чувствовала, что она рассказывает не все. По-моему, я имею право знать, что же произошло в тот день.
– Конечно, полное право. Итак, что предпримем?
– Может, почитаем полицейский отчет?
– Давай. Но двадцать пять лет назад в полиции не было электронной базы. Думаешь, в отделении сохранились бумажные отчеты?
Я еще раз взглянула на экран, с которого мне улыбался совсем юный папа, и сердце сжалось от грусти.
– Не знаю. Но выясню.
11
– Простите, – обратился журналист к официантке, пробегавшей мимо столика.
– Да?
Журналист заметил в ее карих глазах притаившуюся грусть, говорящую о том, что девушка уже успела хлебнуть много горя.
– Я хотел бы задержаться в Уиклоу и посмотреть на черных дроздов. В мотеле свободных мест больше нет. Не подскажете, где еще можно остановиться на ночь?
– Некоторые горожане сдают комнаты, – ответила официантка. – Я сейчас поспрашиваю, сможет ли кто-нибудь из них вас принять, и вернусь.
– Спасибо, жду.
…шестьдесят шесть, шестьдесят семь. Я уставилась на пачку денег на столе. Сегодня помимо официального заработка в качестве чаевых я получила почти семьдесят долларов!
Неплохо для начала.
Я сунула пять долларов в копилку Олли, еще двадцать – в кошелек, а остальное – в металлическую коробочку, которую опустила в ящик для нижнего белья. Потом, сообразив, что там грабители будут искать в первую очередь, отнесла коробку в ванную и спрятала под раковиной среди шампуней, мыла и игрушек Олли. Так надежнее.
Я уже нашла подходящую съемную квартирку. Но чтобы туда переехать и вырваться из-под маминого неусыпного контроля, я должна как минимум внести четыреста долларов за первый месяц, столько же в качестве гарантийного залога плюс плату за коммунальные услуги. Значит, необходимо устроиться на постоянную работу.
Глубоко вдохнув, чтобы подавить подступающую панику, я сказала себе, что беспокоиться об этом рано. Пока моя задача – накопить побольше денег. Эта мысль так мне понравилась, что я вернула в коробочку двадцать долларов из кошелька, заменив их десятидолларовой купюрой. Потом еще поразмыслила и остановилась на половине этой суммы.
Олли в наряде феи Динь-Динь, который бабушка купила ей специально для вечернего кинопоказа, сидела на коврике в гостиной и катала туда-сюда игрушечный самосвал, нагруженный кубиками. Несмотря на довольно позднее время, она выглядела свежей и бодрой.
Я наблюдала за игрой дочки и благодарила небеса за то, что с ней сегодня ничего не случилось. По маминым уверениям, в бассейне Олли сразу почувствовала себя как рыба в воде и после окончания занятий еще долго не хотела оттуда вылезать. Все это мама доложила мне с нескрываемым самодовольством. Аж противно. Из последних сил сдержавшись, чтобы не нарушить хрупкого перемирия – а точнее, его видимости, – я коротко поблагодарила маму за то, что та посидела с Олли.
Еще один глубокий вдох помог мне справиться с внезапным приступом тошноты и обуздать гнев. В конце концов, с Олли все хорошо. Она цела и невредима. Продолжает радоваться жизни. Все в порядке.
Но сколько времени еще должно пройти, чтобы я смогла спокойно относиться к ее занятиям плаванием? Чтобы меня перестал охватывать ужас всякий раз, когда Олли приближается к воде? Кажется, и вечности будет мало…
Через окно я увидела, что к нашему домику направляется папа, и внезапно засомневалась, стоит ли мне идти с ними на «Питера Пэна». Гораздо проще остаться дома, чтобы не выслушивать соболезнования и бесконечные расспросы соседей, не терпеть мамину холодность.
Я открыла дверь, не дожидаясь, пока папа постучит. Он зашел, сжимая в руках пластиковый пакет.
– Что это? – Я заглянула внутрь.
– Сигнализация на окна. Я подумал, что тебе так будет спокойнее.
Папа наклонился и распахнул объятия: к нему уже бежала Олли с криком:
– Дека!
Это было сокращение от «дедушки». Как выяснилось, малыши постоянно изобретают собственные слова.
– Ты моя красавица! – Папа расправил ее подол в виде свисающих листьев. – У меня для тебя кое-что есть. Держи!
Он вытащил из кармана и протянул ей старый игрушечный трактор ручной работы. Зеленая краска кое-где потрескалась и облупилась.
Олли просияла.
– Тлактол!
– Мне купили его, когда я был маленьким. Потом я передал его твоему дяде, Эджею. Теперь пришла пора подарить трактор тому, кто будет любить его так же сильно, как мы.
Олли с радостным воодушевлением высыпала из кузова самосвала все кубики и, водрузив на их место трактор, начала возить машинку по полу.
Меня переполняли признательность и умиление. Вот поэтому-то я и приехала в Уиклоу. Чтобы у Олли были бабушка и дедушка. Если бы мы сейчас жили в Монтгомери, старый трактор так и пылился бы на полке в спальне Эджея. Но мы вернулись, и теперь мои отец и брат займут уголок в сердце Олли. Ради этого я готова терпеть мамин произвол и наши вечные размолвки.
– Спасибо, – поблагодарила я, сдерживая дрожь в голосе. – Олли уже его любит. Посмотри.
Папа качнулся с пятки на носок – верный признак, что он хочет, но не решается о чем-то заговорить. Я выжидающе молчала, и он наконец произнес:
– Ходят слухи, ты сегодня немного поработала официанткой?