Полночная любовница

Лоретта села на край кровати, развязала подвязку и стала спускать чулок с нарочитой неторопливостью. Она так же не спешила и с другой ногой, наслаждаясь явными мучениями Кона. Но потом он прибег к своей прежней грубости. Толкнув ее на кровать, придавил своим весом и впился в губы неистовым и требовательным поцелуем. Его руки путались у нее в волосах, блуждали по коже, мяли и тискали. А потом он одним резким толчком вошел в нее. Это не было изнасилование. Тело ее было готово с той минуты, как он появился в саду, пусть даже вопреки разуму.

Но Лоретта не вставила губку. Не было времени. Она попыталась высвободиться, но Кон держал ее железной хваткой, и скоро она перестала думать о последствиях. Кон продвинулся глубже, и Лоретта приподнялась ему навстречу, и все это походило на какой-то безумный чувственный танец, от которого у нее голова шла кругом. Поначалу это была деревенская пляска без особого мастерства, но весьма энергичная. Но потом Кон отыскал свой ритм, и Лоретта с готовностью подхватила его.

Кон учил ее танцевать, был ее первым партнером. Во всем. Еще ребенком она отдала ему свое сердце, и он до сих пор владеет им.

Она открыла глаза, чтобы полюбоваться его лицом. Он прикусил нижнюю губу, крепко зажмурился. На лбу выступили бисеринки пота. Длинные черные волосы разметались по плечам. Руки, на которые он опирался по обе стороны от нее, бугрились мускулами. Татуировка в виде креста заплясала у нее перед глазами. Кон трудится. Она, средоточие всего его внимания, была рада этому.

Она – его собственность. Он купил ее за десять тысяч фунтов.

Ей бы следовало сопротивляться ему, но она не могла. Кон владел ее телом и без дома на Джейн-стрит. Лоретта отказалась от попыток удерживать его на расстоянии. Придет время, когда их договор закончится, поэтому пусть лучше будет так, как он хочет. Для нее это так же хорошо, как и для него. А может, и лучше. Все эти годы она жила в одиночестве и уединении. В то время как он изливал свое семя по всей Европе и Азии.

Лоретта устремила взгляд туда, где соединялись их тела. Сейчас они вальсировали, и его плоть медленно скользила, то выходя из ее тела, то вновь возвращаясь. Она страдала, когда он выходил, но от предвкушения его возвращения кожу приятно покалывало.

Лоретта глубоко вдохнула воздух, пропитанный запахом секса и пота, его сандалового одеколона, своей розовой воды, ароматного дерева, слишком жарко горящего в камине, пчелиного воска, так щедро используемого кем-то из слуг, благоухания экзотического сада, влетающие через открытое окно, – все смешалось в один пьянящий головокружительный коктейль.

Она парила на клубящемся облаке чувств и ощущений, словно многие годы была заперта в серости, и вдруг мир внутри ее расцвел буйным цветом, просочился сквозь поры и перетек прямиком в Кона. Словно зная это, он открыл глаза и смотрел, как она рассыпается на тысячи осколков. Улыбнулся ей ослепительно, торжествующе.

Но для него еще ничего не закончилось, как, похоже, и для нее. Когда она решила, что ему больше не удастся вырвать у нее еще один взрыв наслаждения, он удивил и изнурил ее, неторопливо и неуклонно подведя к блаженному забвению. Одурманенная и околдованная, она плыла в чувственном тумане. Он наклонился и приник поцелуем к ее губам, выпивая саму душу. Потом она почувствовала, как он замер и излился в нее, но не могла заставить себя жалеть об этом.

Они лежали в объятиях друг друга, и тепло комнаты постепенно обволакивало их вспотевшие, медленно остывающие тела. Кон потянул за уголок простыни и вытер ей лицо, шею и под каждой грудью. Лоретта устремила взгляд в зеркало над кроватью, гадая, кто эта раскрасневшаяся, глупая распутница.

– Знаешь, я ведь одно время ослеп. – Голос Кона был все еще прерывистым. – Думал, что больше никогда не увижу тебя.

Лоретта испуганно взглянула на него. Он не собирался говорить ей. Дело прошлое. Они со школьным дружком Уильямом Джоном Бэнксом отправились в рискованное, действительно опасное путешествие, чтобы взглянуть на остатки древней цивилизации. И его поразила слепота. Офтальмия – таков медицинский термин, но как ни назови, это было чертовски болезненно и могло вызвать пожизненную потерю зрения.

Разумеется, некоторое время Кон чувствовал себя несчастным. Возможно, из-за того, что не мог в полной мере оценить красоты, которые видел последние восемь лет. Но Аллах решил преподать ему урок человечности. То, что он теперь рассуждал как мусульманин, возможно, было еще одной причиной, по которой его христианский бог наказал его, но Кон находил гораздо более удобным на словах признавать того бога, которому поклоняются люди, окружающие его.