Полночные близнецы

– Хотите честно? – говорит нам мисс Ди после того, как объясняет сложные ходы контратаки. – Если наткнетесь на одно из этих чудищ, бегите со всех ног или прикиньтесь мертвыми. Это единственная причина того, что я до сих пор здесь.

Однако, несмотря на ощущение неизбежного, трудно не увлечься весельем Рождества. И как будто недостаточно гирлянд из плюща и омелы и сугробов – по улице становится невозможно проехать еще и из-за густого аромата корицы. Когда мы практикуемся в полете, нас теперь сопровождают не только ангелы, но и северные олени.

Всего через несколько месяцев наступит Остара – день, когда мы станем полноправными рыцарями. Мы уже умеем гораздо больше – например, объединяем полет и паркур, так что можем нестись в воздухе, отталкиваясь от стен зданий, как балетные воины. Мы больше времени уделяем тренировкам с оружием. Феба научилась впечатляюще перепрыгивать со своей лошади на своего льва, используя их для отвлечения и смущения кошмаров. Командиры всех пяти полков приходят теперь на все занятия. Райф занимает место отсутствующего Самсона во главе бедеверов, он сидит рядом с Наташей и Эмори, Арнольдом из дагонетов и Флорой из паломидов. Они со стороны наблюдают за нами, делая какие-то заметки и совещаясь.

– Они определяют, кто для какого полка подходит, – сообщает нам одна из рыцарей бедеверов, Амина. – Наташа, наверное, не возьмет тебя, Рамеш, потому что она уже выбрала двух всадников с копьями в Гэвейн. Нет смысла иметь больше.

Тренировки начинают приобретать дух состязания, и разные группы и друзья действуют вместе, доказывая, что их следует взять в один полк. Рамеш и Олли разработали свой трюк: они научились обмениваться оружием на полном скаку. Я по большей части держусь сама по себе, несмотря на попытки Фебы убедить меня пользоваться львом Дональдом как спортивным матом для приземления.

Люди из других лоре тоже теперь приходят посмотреть на наши тренировки.

– Один из аптекарей явно принимает ставки на то, кто в какой полк попадет, – весело говорит Рамеш.

Я не могу сдержать дрожь волнения, пробирающую меня. Так удивительно быть частью подобных событий. Но это немного меняется, когда Рейчел позже говорит Фебе и мне, что мной пока что заинтересовалась лишь она.

– Никто просто не знает, куда тебя включить, Ферн. – Она пожимает плечами. – Но я делаю ставку на тебя. И возьму вас вместе с Олли в Гэвейн.

Я не утруждаю себя объяснениями, что мы с Олли так же способны действовать вместе, как лорд Элленби плясать чечетку. Наши с Олли дорожки не пересекались в Итхре с той ночи, когда мы наткнулись на дело рук Мидраута в театре «Глобус». Но как-то днем, вернувшись из школы, я нахожу на столе в своей спальне записку:

Принеси вечером в мою комнату мамины сообщения, и я включу магнитофонную запись. О.

Он снова вломился в мою комнату! Надо выяснить, смогу ли я сменить замок так, чтобы папа не заметил. Но я совсем забыла о той маминой пленке. И потому выполняю указание и стучусь в комнату Олли, держа в руке свою рыцарскую книгу.

– Вот.

Я открываю свою тетрадь на первой странице, где находятся мамины сообщения, и показываю брату.

– Если сумеешь расшифровать, буду рада.

Олли всматривается в написанную ерунду. Первое «стихотворение» кажется еще более странным теперь, когда я смотрю на него невыспавшимися глазами.

Потеря найдется легко, утрата
Всегда
безвозвратна, да, да, найдется легко.
Пропажа заменится всегда легко. Утрата, да, всегда
тяжела.
Пропажа, печаль, да, грусть,
да, вернется легко обратно. Найдется, да, печаль одна,
                                                      печаль тяжела.

– Что за черт? – говорит Олли.

– А я знаю, да? Где запись Мидраута?

Олли нажимает кнопку «проиграть» на своем телефоне, потом отдает телефон мне, а сам сосредоточенно всматривается в сообщение мамы. Я слышу, как запись потрескивает, оживая. Женский голос шепчет: «Проверка, проверка, раз, два, три…» По моим спине и плечам бегут мурашки.

– Это мама?

– Жутковато, правда? – отвечает Олли, хмурясь на рыцарскую книгу.

Это более чем жутковато. Это безумие. Я думала о своей матери постоянно с того дня, как поняла, что ей бы следовало быть в моей жизни. И вот теперь, пятнадцать лет спустя, я впервые слышу ее голос с тех пор, как была еще слишком мала, чтобы его запомнить.

– Запись от двадцать восьмого декабря две тысячи четвертого года, – шепчет мама.

Ее голос ниже, чем я себе представляла; он успокаивает. Слышен также какой-то скрежет, шорох.

– Что она делает? – спрашиваю я.

Олли раздраженно встряхивает головой, потом сует мне цифровой диктофон из маминых вещей.