Полночные близнецы

Я больше не обсуждаю с Олли мамины послания, разве что попросила его выяснить, кому принадлежал его шкафчик, когда она была жива. Я ожидаю, что он узнает: шкафчик был маминым, но он, похоже, имел другого хозяина, некоего Клемента Ригби из ее полка.

Хотя я знаю, что нет смысла заставлять Олли интересоваться тем временем, когда мама была среди танов, я не могу избавиться от грызущей тревоги: что, если она не была таким блестящим рыцарем, как я воображала? И конечно, все это не помогает мне освоиться с моим Иммралом. Мои тренировки все больше и больше разочаровывают всех, кто имеет к ним отношение.

Потом однажды ночью лорд Элленби сам приходит посмотреть на мои занятия. И он не один.

– Андраста! – восклицаю я в самой что ни на есть манере Ферн.

– Лорд Элленби говорит, у вас трудности.

– Недооценка века, – замечает Олли.

– Я подумал, – говорит лорд Элленби, – что если мы не можем найти для тебя учителя с Иммралом, Ферн, то мы можем хотя бы подыскать фею, которая сумеет тебе помочь. Олли, почему бы тебе не вернуться сегодня к обычным урокам?

Как только мы остаемся наедине, я с улыбкой поворачиваюсь к Андрасте. До того момента, как Олли ушел, я и не осознавала, как сильно его присутствие давит на меня. Андраста касается мой щеки рукой, затянутой в перчатку, тепло всматривается в меня.

– Давай прогуляемся по саду, – говорит она, оглядывая унылую комнату, бывшую моей тюрьмой в последние две недели.

Когда мы выходим наружу, я жду, что она тут же начнет объяснять, как мне использовать Иммрал. Будучи феей, она умеет манипулировать сознанием людей как раз в той мере, в какой и я должна, но в том, что касается инспайров, ее возможности ограниченны. Однако Андраста говорит о своих воспоминаниях, о том, как возник Тинтагель; как король Артур добывал глыбы из древних скал вокруг этих земель и скреплял их соком Мирового Дерева. Она говорит о кузнице, которая некогда скрывалась глубоко под Тинтагелем и где феи выковали меч Экскалибур, чтобы помочь королю Артуру сосредоточить и увеличить его Иммрал. Потом наконец она останавливает меня рядом с фонтаном, чье журчание скрывает наш разговор от внимательных ушей аптекарей, которые работают в саду неподалеку. И только тогда она поворачивается ко мне так, чтобы я заметила, что некоторые шрамы на ее лице открылись. Из ран проступают жемчужинки крови.

– Как ты думаешь, почему ты не можешь пользоваться своим Иммралом? Ты боишься?

Я качаю головой:

– Думаю, это потому, что на меня слишком давят…

Андраста перебивает меня смехом.

– Ты рыцарь, Ферн Кинг? Конечно на тебя давят. Любой человек, выбравший для себя жизнь танов, должен выносить эмоции, которые уложили бы обычного человека. Ты должна принять это давление. Лорд Элленби говорил мне, что ты воспользовалась Иммралом, чтобы спасти жизнь человеку. И если это не давление, то что это?

– Но я не знала…

– Но теперь ты знаешь. Я была о тебе лучшего мнения, Ферн. Ты получила знание и пользуешься им как предлогом ничего не делать.

– Это не специально!

– Тогда преврати меня в дракона и убей.

Андраста словно становится выше, когда хватает меня и одним взмахом перебрасывает через стену Тинтагеля на улицы, что тянутся вдоль нее. Крики аптекарей и рыцарей вокруг замка достигают моего слуха, когда я переворачиваюсь в воздухе, приземляюсь на плечо и, перекатившись, останавливаюсь. Я с трудом поднимаюсь на ноги и стряхиваю пыль с оцарапанных ладоней и коленей. Андраста перескакивает через стену и приземляется рядом со мной.

– Что ты делаешь? – властно спрашивает она. – Это не пыль, это инспайр. Это твоя глина, твоя акварель, твой необработанный мрамор.

Я смотрю вниз. И в самом деле пыль превращается в голубой свет.

– Ты это видишь, так? А теперь почувствуй.

Я протягиваю руку, и инспайр словно вибрирует под моей ладонью, как будто жадно ждет от меня каких-то действий. Я позволяю ему так и оставаться – отчасти потому, что не представляю, что делать дальше, отчасти потому, что эта вибрация одновременно и успокаивает, и насыщает энергией, я вроде как просыпаюсь после долгого сна.

– Я его ощущаю рукой, – говорю я Андрасте.

– А теперь почувствуй здесь, – говорит она, касаясь моего лба и моего сердца. – Ты же художник, разве нет? Подумай, что ты чувствуешь, когда рисуешь меня.

Я уже так давно не погружалась в какие-то художественные замыслы, что почти забыла, как возбуждает такое сосредоточение, чувство, что ты создаешь нечто прекрасное, слой за слоем, когда я могла засиживаться далеко за полночь.

Я заставляю себя погрузиться в мягкое темное состояние между осознанием и чистым вдохновением. Инспайр под моей ладонью трепещет, и в то же самое мгновение я ощущаю боль во лбу. Это работает. Инспайр начинает двигаться. Он ползет по моей руке вверх, как сороконожка. Нет, не по руке. Внутри руки. Я чувствую, как он, потрескивая, пробирается между мышцами и сухожилиями. Потом он уже в моем плече, добрался до шеи, и…

Крак.