Полное собрание рассказов

Все это можно продиктовать, но нельзя продиктовать площадь Контрэскарп, где цветочницы красили цветы, и краска стекала на мостовую к автобусной остановке, к старикам и старухам, вечно пьяным от вина и скверного бренди; нельзя продиктовать детей с сопливыми от холода носами; и запах немытых тел, нищеты и алкоголизма в «Кафэ дэ Амату»; и шлюх, живших над «Баль мюзет». Консьержку, принимавшую в своем чулане парижского жандарма, и его брошенный на стул шлем с плюмажем из конского волоса. Квартиросъемщицу напротив, чей муж был велогонщиком, и ее радость тем утром в кафе-молочной, когда она открыла «Эль ото» и увидела, что он занял третье место в Пари-тур, своей первой крупной гонке. Она покраснела, засмеялась, расплакалась и убежала наверх с желтой спортивной газетой в руке. Муж хозяйки «Баль мюзет» был таксистом, и когда ему, Гарри, потребовалось успеть на ранний самолет, муж разбудил его стуком в дверь, и они выпили на дорожку по стакану белого вина за оцинкованной барной стойкой. Тогда он знал соседей по кварталу, потому что все они были бедны.

Обитатели той площади делились на два типа: пьяницы и спортсмены. Пьяницы заливали нищету алкоголем; спортсмены забывались тренировками. Эти потомки коммунаров прекрасно знали свой политический курс. Знали, кто стрелял в их отцов, родственников, братьев и друзей, когда версальские солдаты заняли город и казнили всех, у кого были руки в мозолях, кто носил шапку или чем-либо еще выдавал свою причастность к рабочему классу. И в этой нищете, в квартале напротив «Бушери-Шевалинь» и винного кооператива, он написал первые строки всех своих произведений. Ни один район Парижа он не любил так, как этот, с его раскидистыми деревьями, старыми белыми оштукатуренными домами, выкрашенными снизу в коричневый цвет, длинным зеленым автобусом на круглой площади, пурпурной цветочной краской на мостовой, улицей кардинала Лемуана, внезапно нырявшей к реке, и узким, тесным мирком улицы Муфтар с другой стороны. Улицей, которая поднималась к Пантеону, и улицей, по которой он катался на велосипеде, единственной заасфальтированной во всем квартале, гладко ложившейся под колеса, с долговязыми, узкими зданиями и дешевым высоким отелем, где умер Поль Верлен. В их квартире было всего две комнаты, и он снимал номер на верхнем этаже того отеля, за шестьдесят франков в месяц, чтобы писать. Из этого номера были видны крыши, и колпаки на трубах, и все холмы Парижа.