Полное собрание рассказов

Он вспомнил, как давным-давно в офицера-артиллериста Уильямсона попала ручная граната, которую бросил солдат из немецкого патруля, и той ночью Уильямсон ломился сквозь колючую проволоку и кричал, умоляя убить его. Он был толстым и очень смелым, хороший офицер, пусть и любитель играть на публику. Но той ночью он бился в проволоке, озаренный сигнальной ракетой, и его кишки вываливались наружу. Когда Уильямсона принесли в лагерь, он был еще жив, и пришлось резать кишки, чтобы высвободить его. Пристрели меня, Гарри. Христом богом прошу, пристрели. Однажды они поспорили о том, что Господь посылает лишь те испытания, которые ты можешь вынести, и кто-то выдвинул теорию, что в какой-то момент от боли просто отключаешься. Но он навсегда запомнил Уильямсона. Уильямсон не отключался, пока он не отдал ему все запасы морфина, что приберегал для себя на черный день, и даже тогда лекарство подействовало не сразу.

Ему же, напротив, очень повезло, и если не станет хуже, тревожиться не о чем. Вот только он бы предпочел другую компанию.

Он немного поразмыслил о компании, которую бы предпочел.

Нет, подумал он, когда слишком тянешь и опаздываешь, нельзя надеяться, что люди тебя подождут. Никого из них уже нет. Вечеринка закончилась, и ты остался наедине с хозяйкой.

Умирать – такая же скука, как и все прочее, подумал он. И произнес вслух:

– Скука.

– Что, дорогой?

– Что угодно, если слишком долго этим заниматься.

Он посмотрел на нее в отсветах костра. Она откинулась на спинку стула, огонь озарял ее лицо, покрытое милыми морщинками, и он видел, что она засыпает. На границе света и тьмы тявкнула гиена.

– Я работал, – сказал он, – но утомился.

– Думаешь, тебе удастся поспать?

– Наверняка. Почему бы тебе не прилечь?

– Мне нравится сидеть здесь с тобой.

– Ты чувствуешь что-нибудь странное? – спросил он.

– Нет. Разве что немного хочется спать.

– А я чувствую.

Он только что почувствовал, как рядом снова прошла смерть.

– Знаешь, единственное, чего я не лишился, это любопытство, – сказал он.

– Ты ничего не лишился. Ты самый цельный человек из всех, кого я знаю.

– Боже, – вздохнул он, – как мало знают женщины. Что это? Твоя интуиция?

Смерть только что подкралась и положила голову в изножье койки; он ощущал ее дыхание.

– Не верь ерунде про череп и косу, – сказал он. – С тем же успехом это могут быть два жандарма на велосипеде или птица. А может, у нее морда как у гиены.

Смерть надвинулась на него, но теперь у нее не было формы. Она просто занимала пространство.

– Прогони ее.

Смерть не ушла, только придвинулась ближе.

– Ну и дыхание у тебя, – сказал он ей. – Зловонная сука.

Она продолжала придвигаться, и он больше не мог разговаривать с ней, а она поняла, что он не может говорить, и притиснулась еще ближе, и он попытался отогнать ее без слов, но она продолжала наступать, всем весом давя ему на грудь, расселась, не давая пошевелиться или сказать что-либо, и он услышал слова женщины:

– Бвана уснул. Поднимите койку, очень аккуратно, и занесите в палатку.

Он не мог попросить ее отогнать смерть, а та надавила сильнее, и теперь он не мог дышать. А потом, когда мальчишки подняли койку, все вдруг стало хорошо, и тяжесть исчезла с его груди.

Было утро, уже не раннее, и он услышал самолет. Крошечная точка сделала широкий круг в небе, мальчишки выбежали, разожгли костры с помощью керосина и навалили сверху травы. Два столба дыма вытянулись по обеим сторонам ровной площадки. Утренний ветерок относил дым к лагерю, а самолет сделал еще два круга, теперь низко, спланировал, выровнялся, ловко приземлился, и из него вылез старик Комптон в слаксах, твидовом пиджаке и коричневой фетровой шляпе.

– Что стряслось, дружище? – спросил Комптон.

– Поранил ногу, – ответил он. – Позавтракаешь с нами?

– Спасибо, я только выпью чаю. Сам видишь, я на «Мотыльке». Мемсахиб придется оставить. Места хватит лишь на одного. Грузовик уже едет.

Хелен отвела Комптона в сторонку и поговорила с ним. Комптон заметно повеселел.

– Сейчас тебя погрузим, – сказал он. – А потом я вернусь за мемсахиб. Боюсь, придется заправиться в Аруше. Лучше поторопимся.

– Как же чай?

– Вообще-то я его не люблю, сам знаешь.