Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

<Говорить с отцом Бруни было трудно. Парнок считал его в некотором роде дамой, с той лишь> разницей, что с дамами нужно говорить, осторожно нащупывая круг дамских интересов. Поэтому он заговорил с ним о старцах из Оптиной пустыни.

Они углубились в облако прачешной <...>

(10)

Он смотрел на нее, как в детстве глядят на вишенье в чужом саду, как смотрят на сестру, стоящую по ту сторону решетки в тюремной конторе и подающую вам знаки рукой. А вот еще одна в вишневую клетку.

(11)

Было два часа дня. Пасмурная даль серебрится от задержанных солнечных лучей. Нева, отказывая в признании потерявшему государственный стыд Петербургу, катится зверем-Иртышом. Вода льется, как свинцовая зыбкая бумага.

(12)

Они взбираются на горб Троицкого моста[51], пересекая великолепные пустыри в сердце города — [молодой священник] отец Бруни, мечтавший [о Риме и слиянии церквей] отслужить православную обедню в Риме, и нахохленный Парнок, огорченный двойной неудачей. — без визитки, без пикейной рубашки. Было семь часов вечера[52] и пасмурно. Нева, отказывая в признаньи потерявшему государственный стыд Петербургу, катила воды свои обернутыми в свинцовую чайную бумагу.

(13)

Тогда он спросил у провизора «Весь Петербург», всегда хранящийся как некая библия в аптеке[53], и для успокоения отыскал в ней князя Абамлек-Арутюнова. Были тут и другие телефоны, когда-то горевшие фосфорическими цифрами созвездия на группу А, на Б, а теперь погасшие, как гнилушки.

Таким образом на полях черновиков возникают арабески и живут своей собственной прелестной и коварной жизнью.

(14)

Какие хрупкие телефоны в аптеках! Они делаются из скарлатинового дерева. Скарлатиновое дерево растет в клистирной стране и пахнет чернилом. В скарлатиновой роще висят телефонные трубки и хранится под деревом книга «Весь Петербург», эта библия каждой <аптеки>.

Перо рисует усатую греческую красавицу и чей-то лисий подбородок. Так [.....]

(15)

Парнок недолюбливал аптечные телефоны: они из скарлатинового дерева, в них плохо слышно и трубка расхлябана[54].

Однако он звонил из Гороховой аптеки у Полицейского моста, звонил в милицию, звонил Правительству, звонил исчезнувшему, уснувшему, как окунь, государству.

С тем же успехом он мог бы звонить к Прозерпине или Персефоне, куда телефон не проведен.

Зато профиль провизора был прелестен:

— Лисий подбородок и лапки очков[55].

(16)

Скрипичные человечки, которых рисуют чернилами на полях рассеянные авторы, эти разбрызгнутые пером капли воображения — в сущности, одни фармазонские подбородки да гофманские носы — мне гораздо милее круглолицых характеров.

Лисий подбородок да лапки очков — и, по мне, уже готово.

Таким образом на полях черновика возникают арабески и живут своей собственной прелестной и коварной жизнью.

Писатели! Уничтожайте ваши серьезные рукописи, но сохраняйте то, что вы начертали сбоку от скуки, от неумения и как бы во сне.

(17)

Зато профиль провизора был прелестен: — Лисий подбородок и лапки очков.

Точь-в-точь рисунок пером на черновой рукописи двадцатых годов.

Ах, эти скрипичные человечки! Завитушки! Гребешки! Фельдмаршальские носы и сенаторские подбородки! Давайте порвем серьезные рукописи и оставим одни арабески на полях. <...>

(17а)

<...> это тоже Бетховен. Чтобы косточки были не видны, чтобы косточки были не видны — ставь руку, убирай косточки по Системе Лешетицкого.

<...>

Всё здесь подвешено вкривь и вкось — ни одна вывеска не держится... Опрокинутые шарабаны свежих виноградных нот запутались в пяти линейках. Нотная страница — это революция в старом немецком городе <...>

<...>

Исчерканное богатство нотной страницы — костяные города. Посреди безработных(?) фонарщиков-трубочистов гуляют нарядные отъявленные бездельники господа Адажио, Ленто и Престо — этакие гондольеры — нажми педаль — апельсинные бездельники — спрячь косточки (по системе Лешетицкого) — [.....] (считай на «и» — р`аз — и — дв`а — и — тр`и — и — р`аз — и — дв`а — и — тр`и — и) [.....]

(18)

[Сначала перо прикоснулось к бумаге]

Не говорите по телефону из петербургских аптек. <...> Перо рисует усатую <...> и коварной жизнью.

В П<етербург> Лидин приехал к нам из Риги за египетской маркой.

[Скрипичные человечки <...> заварят увертюру к «Леноре» или к «Эгмонту» Бетховена.]

(19)

Попросить гробовщика выбросить гроб на улицу, чтоб вызвать переполох, — было еще самым разумным. А самосуд топотал к Фонтанке.

[Музыкантская душа Парнока] Парнок бежал, пристукивая по торцам овечьими копытцами лакированных туфель. [Сам он, не замечая того, стал подозрителен и странен толпе. Его суетливость обратила на себя недоброе внимание коноводов]. Больше всего на свете он боялся навлечь на себя опалу, недружелюбие, немилость толпы.