Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 2

‘Мы видим, как те, у кого плохое зрение, — сказал он, — видят вещи, далекие от них: нам точно так же пока еще блистает всевышний вождь. Но видеть то, что приближается или есть, — тут наше разумение совсем напрасно, ведь <здесь> мы ничего не знаем о ваших человеческих делах, разве что кто-то другой подаст нам эту весть. Однако ты, конечно, понимаешь, что и способность наша сознавать умрет совсем в тот самый момент, когда закроется дверь будущего’ (т. е. когда наступит Конец света). М. понимает мысль Фаринаты как перенесение оптических явлений — способности глаза различать близкие или далекие предметы — на время: способность видеть настоящее и будущее. В коммент. И. М. Гревса к первому изданию перевода Лозинского: «Мучащиеся в аду души, по представлениям Данте, не знают ничего о том, что совершается сейчас на земле, но способны предсказывать близкое будущее» (84, с. 211). Данте здесь этого не имел в виду: последние слова Фаринаты относятся не к историческому, а к эсхатологическому времени — к Концу света, который положит конец, в частности, и тому полусумеречному состоянию души, в котором она пребывает после физической смерти тела, тогда как истинно верующие после Страшного суда воскреснут. Для Фаринаты это — наказание, а не дар, как трактует его М. Возможно, не без влияния этого рассуждения М., Фарината в новом переводе А. А. Илюшина уже недвусмысленно превращается в прорицателя и ясновидца: «Мы, прозорливцы, только вдаль стремимы» (см. первую публ.: 98, с. 282). Тон и смысл этого утверждения никак не согласуются с трагическим образом Фаринаты — великого флорентийца (magnanimo), а не загробного прорицателя (напомним, что в топографии Ада прорицателям отведено свое место в восьмом круге — см. песнь XX). Неверие в индивидуальное бессмертие души было весьма распространенным в кругах флорентийской интеллектуальной элиты XIII в., ср. «Здесь кладбище для веривших когда-то, / Как Эпикур и все, кто вместе с ним, / Что души с плотью гибнут без возврата» (Inf. X, 13–15). О значении термина «эпикурейцы» в дантовское время см.: 168, с. 697–701. Любопытно, что Грамши в своих «Тюремных тетрадях», высмеивая дилетантизм итальянских толкователей Данте 1920-х гг., цитирует фразу одного из них, который говорит о каре, якобы постигшей еретиков X песни «за желание заглянуть в будущее» (82, с. 357), ср. примечание Хлодовского к этому месту: «Источник цитаты не ясен. Фарината такой фразы не произносит» (с. 379). Повод для такого толкования (как и для трактовки А. А. Илюшина) подает более ранняя реплика Фаринаты (Inf. X, 79–81), где он — как опытный политик и стратег — скорее прогнозирует, чем предсказывает разрыв Данте с белыми гвельфами, т. е. близкое будущее (см. примечания к гл. II), и надеется, что тот все-таки сможет еще вернуться в свой город (ст. 82); «желательное» наклонение (оптатив) в этой фразе свидетельствует о сочувствии Фаринаты, но произойдет это или нет, он не знает. В любом случае, для корректной постановки и решения вопроса о том, что такое «далекое» и «близкое» по отношению к времени в средневековом сознании, надо, в первую очередь, задаться вопросом, на какие отрезки членилось «течение времени» (temporis decursus) в дантовскую эпоху и совпадает ли их протяженность с нашими представлениями о «далеком» и «близком».

E se già fosse... com’ più m’attempo. В переводе: «Поэтому — тем лучше, чем скорей; / Раз быть должно, так пусть бы миновало! / С теченьем лет мне будет тяжелей». К какому конкретному событию приурочены эти слова, относящиеся к гипотетическому будущему Флоренции в связи с соседним городом Прато, не ясно, поэтому разными комментаторами они толкуются по-разному; общий же смысл понятен и без комментария: если что-то плохое неизбежно, то хоть бы скорее.

Нам — иностранцам — трудно проникнуть в последнюю тайну чужеродного стиха. Этот мотив особо разработан в ст-нии «Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть...» (1933).