Полное собрание сочинений. Том 17

Генералъ оглянулъ лошадей, шапки кучеровъ въ чахлахъ и, какъ будто недовольный чмъ-то, нахмурился, но, вспомнивъ страшные дни и говнье, только нахмурился и, поддерживаемый двумя лакеями, вошелъ въ колебавшуюся отъ тяжести его грузнаго тла коляску и слъ на лвую сторону, отдуваясь. Лакеи вскочили на задъ; форейторъ, скосившись, оглянулся.

— Пошелъ!

Генералъ лвой рукой снялъ шапку съ красивой лысой головы и наложилъ крестъ на широкую, выпуклую грудь.

Погода на шестой недл стояла теплая и ясная, но съ страстной начались заморозки, и нынче въ четвергъ выпалъ снжокъ. Онъ таялъ уже, и пристяжныя съ туго и коротко подвязанными хвостами шлепали по грязи, мелькая вдоль деревъ аллеи. Генералъ на легкой качк поглядывалъ на эту пофыркивающую пристяжную и на сдую прядь хвоста, которая была захлестнута узломъ, и, какъ знатокъ и охотникъ лошадиный, на уступами между ногъ выступающіе, и какъ угломъ отрзанные мослы заднихъ ногъ; но думалъ онъ не о пристяжной, а о томъ, зачмъ нельзя ему попросить прощенья у всхъ своихъ людей, какъ это длалъ онъ въ дтств.

«Кто Богу не гршенъ, царю не виноватъ» говорилъ онъ себ, вглядываясь въ широкую спину кучера Николая и вспоминая, какъ онъ постомъ наказалъ его за захромавшаго жеребца. Я бы желалъ у нихъ всхъ просить прощенья, и то хорошо.

«Господи, помилуй мя, гршнаго», проговорилъ онъ, възжая въ улицу села Излегощи. На улиц еще никого не было, только дымъ, подымавшійся изъ трубъ, показывалъ, что народъ всталъ. «Тоже этотъ народъ, — думалъ онъ, вспоминая свой споръ о земл съ этими излегощинскими мужиками. — Вдь я просилъ ихъ смнять, продать, вызывалъ ихъ на межеванье. А они сами же нагрубили. Ну, что жъ длать. Я бы и радъ былъ жить въ согласьи со всми». Но, несмотря на эти доводы, князь опять вздохнулъ и проговорилъ: «А и гршенъ, то, Господи, помилуй меня. Я смиряюсь передъ тобой. Да и на что имъ земля? — продолжалъ онъ думать. — Они и такъ могли бы быть богаты. Земли больше, чмъ у моихъ, барщины нтъ, a вс голые. Вотъ сынокъ, князь Александръ, все говоритъ: «вольность», вспомнилъ князь сына. — Вотъ и вольны. Что же имъ за польза? Вс нищи. Ншто одинъ Иванъ едотовъ», подумалъ онъ, прозжая мимо свжо покрытаго большаго, въ дв связи, двора съ виднвшимся позади его садомъ яблоновымъ, еще съ голыми листьями.

«Это аккуратный, зажиточный мужикъ». И въ самое то время, какъ князь это думалъ, подъзжая къ дому Ивана едотова, самъ Иванъ едотовъ, вставшій раньше всхъ мужиковъ своего 20-душнаго семейства, въ отворенныя ворота, прихрамывая, вывозилъ на себ соху съ привязанной къ оглоблямъ болтавшейся сделкой. Старуха его отворяла ворота. Увидавъ князя, старуха вышла на середину воротъ и, закинувшись назадъ, сперва низко перегнулась какъ разъ, когда коляска поровнялась. Старикъ тоже, бросивъ обжи, снялъ шапку и низко поклонился.

— Простите, говть ду, — сказалъ князь и улыбнулся.

Старикъ, поднявъ голову отъ поклона, встряхнулъ густыми прямыми полусдыми волосами и соображалъ съ минуту. Понявъ, онъ поклонился еще разъ, тихо и строго проговоривъ: «Богъ проститъ». Поднявъ обжи и заворотивъ соху къ крыльцу, поставилъ ее.

— Чего говорилъ? — спросила старуха.

— Простите, говоритъ; къ попу детъ. Эй, Сёма, веди кобылу, что ль, — крикнулъ старикъ во дворъ.

* № 14.

<Въ церкви села Излегощи благовстили къ заутрени. Былъ чистый четвергъ, на двор было сиверко, въ ночь выпалъ снжокъ. Народъ — старики и старушки — дожидались въ церкви. Священникъ отъисповдывалъ уже всхъ и сидлъ въ олтар, ожидая Покровскаго Князя Одуевскаго Ивана Александровича, желавшаго въ этотъ день исповдоваться и причащаться. Пономарь, присвши на перила колокольни, задремалъ, держа въ рук веревку отъ колокола, и не замтилъ карету шестерней, выхавшую уже изъ-подъ горы отъ Покровскаго и приближавшуюся къ Церкви. Густой голосъ дьякона окликнулъ его внизу. Пономарь очнулся и, увидавъ карету, кинулъ петлю на ногу и началъ звонить>.

№ 15.