Полное собрание сочинений. Том 17

Въ семь Анисима Бровкина была радость. Его и другихъ троихъ мужиковъ выпустили изъ острога. Они содержались въ тюрьм 3 года за драку съ землемромъ. <Дрались не они одни, a вс понятые — ихъ было четырнадцать человкъ, а засудили и посадили въ острогъ четверыхъ: Ивана Дева — онъ всегда былъ спорщикъ — старика³⁶⁵ Копылова — непокорный мужикъ, Болхина — отчаянная голова, и Анисима за его упрямство. Теперь ихъ выпустили>. Родные здили за ними въ Краснослободскъ въ тюремной замокъ и на другой день на четырехъ саняхъ къ обду вернулись въ село. Онисимъ Жидковъ халъ съ старухой и среднимъ сыномъ. Большой оставался дома сдавать уголья, а меньшой, Ванька, безъ отца былъ отданъ въ работники къ Ящериновскому купцу дворнику.

<Дло было постомъ на пятой недл. Зима еще крпко стояла, и снгъ только осунулся съ боковъ, а дорога еще была хороша полемъ. Только въ деревн были заносы и ухабы, и вся дорога занавозилась. —>

Анисимъ зналъ все, что длалось дома. Старуха его навщала его въ острог во все время, привозила рубахи и гостинцы и совтовалась про домашнія дла. — Въ острог Анисимъ передъ отъздомъ сходилъ къ смотрителю, поблагодарилъ его за его милости 3 рублями, а хозяйку его поблагодарилъ холстомъ деревенскимъ. Потомъ попросилъ прощенья у своихъ сторожей и товарищей, роздалъ имъ пироги деревенскіе, привозные, помолился Богу, надлъ новую шубу, а кафтанишка старый (ихъ посадили лтомъ) подарилъ Кирьяку дурачку и вышелъ за ворота на улицу.

— «Прощай, дядя Анисимъ». «Не поминай лихомъ, дядя Анисимъ». «Дай Богъ теб въ добромъ здоровьи», — слышалъ со всхъ сторонъ Анисимъ. —

За воротами стояли 4 саней. И³⁶⁶ Григорій, отдавъ лошадь матери, снявъ шапку, низко кланяясь, подошелъ къ отцу. —

— Здорово, Гришутка, — сказалъ отецъ, вглядываясь въ молодца сына и въ свтлую, какъ ленъ и курчавую, какъ волна, бородку, прибавившуюся безъ него. Григорій заплакалъ. Отецъ поцловался съ нимъ и сталъ спрашивать про Аксютку, про Мишутку.

— Вс слава Богу, батюшка, живы, здоровы.

Графена, у лошади стоя, заголосила, увидавъ слезы сына. — Анисимъ между тмъ оглядывалъ свою лошадь, знакомаго, подласаго мерина. Онъ его вымнялъ на ярманк. Лошадь была гладка, обросла шерстью и поширла. И онъ обратился къ старух:

— Буде, буде, давай лошадь то.

Онъ оглядлъ и сани. Сани были хороши, его еще работы были кресла. Полозья были кленовые, новые, копылья дубовые, набиты ровно. Большакъ длалъ. Торпище было новое, подоткнуто подъ сно.

* № 19.

Указъ Правительствующаго Сената, по которому, между прочимъ, предписывалось «особо начатое дло противъ крестьянъ села Излегощъ за недопущенiе землемра до утвержденія межи и за сдланіе прибывшимъ туда Земскому суду и губернскихъ длъ стряпчему грубости оставить безъ дальнйшаго производства и подсудимыхъ, буде содержатся, освободить, сколько потому, что межеваніе, отъ коего возродилось сіе слдственное дло, найдено неправильнымъ, такъ и потому, что, если крестьяне за ослушаніе и подлинно заслуживали наказаніе, то оное можетъ быть имъ замнено долговременнымъ содержаніемъ подъ стражею».

Этотъ указъ дошелъ до Краснослободска, гд содержались въ острог 7 крестьянъ села Излегощъ только 6-го Марта 1824 года, тогда какъ онъ былъ подписанъ въ Петербург 13 Ноября.

18 Марта 1824 подсудимые Михайла Кондрашевъ 52 лтъ, едоръ Рзунъ 45 лтъ, Петръ Осиповъ 34 лтъ и Василій Прохоровъ 29 лтъ были выпущены изъ острога.

Въ село Излегощи извстіе о выпуск мужиковъ дошло за недлю до ихъ выпуска, и родные на четырехъ саняхъ пріхали въ острогъ за своими хозяевами и привезли имъ рубахи, гостинцы и шубы: мужики посажены были въ острогъ лтомъ.

За Михаиломъ Кандрашевымъ пріхала его старуха и средній сынъ Карпъ. Михайла былъ изъ первыхъ мужиковъ въ сел. Не то, чтобы онъ былъ богатй, какъ голова и горчешникъ Сидоровъ. Т настроили себ дома новые, большіе, имли самовары, принимали господъ и носили фабричнаго сукна кафтаны и сапоги. Но Михайла былъ мужикъ старинный, Одонья у него стояли немолоченные года за два и за три. Въ суск у него тоже бывало полно хлба; въ сараяхъ и въ амбарахъ всего было запасено: и ободья, и станы, и грядки, и полозья, и шерсть, и войлока, и кадки, и бочки. Онъ самъ былъ мастеръ — бондарь. И медъ всегда былъ отъ своихъ пчелъ. Лошади были у него свои доморощенныя, старой одной породы, все больше соврасыя. И у бабъ его сундуки были полны холстовъ и сукна благо и чернаго.³⁶⁷ И въ дом у него былъ порядокъ. Онъ самъ былъ съ начальствомъ тихъ и робокъ, а въ семь его боялись, хоть онъ не дрался и дурнымъ словомъ не бранился. Только была поговорка его: едрена палка.

Онъ попалъ въ это дло по своей справедливости. И изъ всего села больше всего объ немъ жалли.

Когда вышла на меж съ землемромъ драка, и Рзунъ замахнулся вхой на протоколиста, Михайла тутъ же былъ въ понятыхъ. Онъ тутъ еще унималъ едора и другихъ мужиковъ, но когда исправникъ призвалъ ихъ всхъ къ себ на фатеру къ голов и сталъ ихъ стращать, чтобъ они подписали сказку, Михайла сказалъ:

— Намъ, ваше благородіе, подписывать нельзя. Коли отъ насъ Меркуловскую пустошь отржутъ, намъ жить не при чемъ будетъ.