Полное собрание сочинений. Том 17

Между тмъ въ клти, на полу, на подосланной рогожк, солдатка Арина съ растрепанными волосами и выпученными глазами хваталась зубами за веревки и старалась удержать стоны. Она мучалась не столько отъ боли, сколько отъ раскаянія и страха передъ свекоромъ, мужемъ и Богомъ. Преступленіе ея, казавшееся столь ничтожнымъ тогда, теперь было ужасно. Присутствіе свекрови поддерживало ее. Но какъ только она вышла, ей казалось, что нечистый овладлъ ею. Она хотла перекреститься и не могла. Ужасъ хуже смерти объялъ, она закричала, чтобъ позвать Михаловну и закричала страшнымъ голосомъ кликуши и залилась крикомъ.

— Что ты, Богъ съ тобой, — тихо ступая лаптями, заговорила Михаловна, откидывая хорошо плетеную дверь клти.

— Матушка, погубила я себя. Батюшка свекоръ не проститъ, не помилуетъ, а и онъ проститъ, мужъ мой не помилуетъ, разорветъ мое блое тло на части. А и онъ помилуетъ, Богъ меня не помилуетъ. Погубила я себя. Огонь... сожги... о-о-о! Матушка родимая.

— Ну буде, душка, буде, — сказала Михаловна, трогая ее. И она стала успокаиваться.

— Матушка, родимая, защити ты меня. Сказала ему? — вдругъ спросила она.

— Ничего. Матушка заступилась. Сказалъ: «Богъ проститъ».

— Охъ, я горькая. Онъ проститъ, мужъ убьетъ. Хоть бы смерть взяла меня.

Такъ она мучилась, а невинный младенецъ просился на свтъ Божій. И черезъ часъ на свт была лишняя человческая душа, чистая и непорочная; несмотря на то, что онъ былъ сынъ этой солдатки, онъ былъ чистъ, какъ первый человкъ прямо изъ рукъ Божіихъ.

Изъ невстокъ принимала участіе больше всхъ Ольга. Она истопила баню и свела родильницу в баню.

————

Между тмъ Иванъ едотовъ дошелъ съ своей сохой до Таловки и, перейдя ее вбродъ, перепрыгнувъ по камнямъ, вышелъ на гору и увидалъ все поле, занятое мужиками, и издалека еще узналъ своихъ сыновьевъ: Михайлу на бурой кобыл съ жеребенкомъ и сына Дмитрія на сивомъ. Они пахали вмст на одномъ осьминник, Тихонъ на рыжей пахалъ отдльно.

По тому разстоянію, которое было между сволоками и снятыми кафтанами и тмъ мстомъ, на которомъ они пахали, Иванъ едотовъ видлъ, что дло шло споро, и что до вечера, если онъ присоединится къ нимъ, они выпашутъ 2 десятины³⁶².

Подведя лошадь съ сохой къ пашн и по дорог поздоровавшись съ мужиками, мимо которыхъ онъ прошелъ, старикъ остановился и, скинувъ гужи съ обжей, перевернулъ соху и сталъ развязывать возжи, которыми были привязаны сволока. Митрій въ это время былъ на другомъ конц осьминника и только что занесъ соху и поворотился назадъ. Митрій еще не усплъ дойти, какъ у Ивана едотова сволока были отвязаны; обжи опять наложены на мерина, возжи привязаны къ узд; хорошіе ременные гужи, пропущенные сквозь дыры, захлестнуты за концы, и сделка, не отвязанная, перевернута и накинута на гладкую спину и подхвачена пенёчной подпругой. Когда Митрій подъхалъ, старикъ уже, приказавъ внуку держать гладкаго мерина, сидлъ на борозд, разуваясь, и разматывалъ блыя онучи.

— Ишь пахота-то добро, Митюха, — сказалъ онъ сыну, срывая на меж уже зазеленвшій отпрыскъ полыни отъ стараго куска.

— Ничего, раздлка хороша, — отвчалъ высокій, широкоплечій Митрій, перегнувшись черезъ соху и оскобливая блестящей и звенящей палицей и кнутовищемъ сырую землю, приставшую къ загибамъ сошниковъ. — Только у ложочка сыренька. —

— Ддушка! куды мшочекъ-то?

— Вонъ туды, къ кафтанамъ, снеси. Бабы прислали, — сказалъ старикъ Митрію.

Тараска съ мшкомъ побжалъ быстрыми босыми ногами къ кафтанамъ. Иванъ едотовъ же, убравъ въ кучку на крестообразные сволока кафтанъ, онучи, новые лапти съ оборками, взялся за наглаженныя рукой ручки обжей и примрился, приподнимая соху.

— Проста твоя, батюшка, разсоха будетъ, — сказалъ Митрій.

— Должно въ самый разъ, — отвчалъ отецъ. — А вотъ попытаемъ. — И онъ, снявъ шапку, перекрестился.

— Господи, благослови. Ну-ка, Митрій, поведи-ка его, мерина-то, а то мальчишка не управитъ.

— А я, ддушка, за дядя Митревой сохой пойду, — сказалъ прибжавшій мальчикъ.

— Ну ладно. Господи, благослови.

Митрій босой, ступая большими ногами по борозд, оглядываясь, повелъ лошадь по краю борозды. Старикъ быстрымъ движенiемъ зацпилъ сохой землю и тотчасъ же легко пустилъ ее, не давая ей только ни глубже ни мельче забирать противъ того, какъ она была пущена. Меринъ налегъ, рванулъ, потомъ осадилъ, но старикъ шевельнулъ возжей и закричалъ: «ближе». «Ровне веди, такъ гоже!» И съ половины пашни борозда уже пошла ровная. Сзади мальчишка не отставалъ, и то и дло былъ слышенъ его пронзительный, подражавшій мужикамъ голосъ: «ближе, вылзь! Куда тебя, домовой! Тпру! Аль не видишь!» и все то, что онъ слышалъ, кричали другіе мужики.

Меринъ была лошадь мягкая, и хоть она никогда не пахала, видно было, что она пойдетъ хорошо. Заворотивъ назадъ и переложивъ палицу, Дмитрій обернулся, указывая на борозду Тараски:

— Вишь наковырялъ:

— Ты поднимай на себя, — улыбаясь, крикнулъ ему старикъ.

— Я и такъ на себя, да онъ все вертится.

— Мелокъ еще.