Какъ и всегда бываетъ между75
близкими людьми, которые долго не видались, мы почувствовали, при76 свиданіи посл 4-хъ лтъ разлуки, что77 то различіе взглядовъ, которое и всегда было между нами, за это время очень усилилось,78 что мы далеко разошлись по расходящимся линіямъ отъ точки пересченія, на которой мы встртились въ университет. Почти каждый разговоръ, выходящій изъ области практической, тотчасъ же обнаруживалъ наше разобщеніе и приводилъ насъ къ несогласію и спорамъ. Картавцевъ всегда былъ матерьялистомъ и сталъ имъ еще боле; я же, подчинившись во время моего студенчества и въ особенности во время поздки за границу общимъ тогда матерьялистическимъ взглядамъ, все боле и боле отъ нихъ освобождался и даже начиналъ испытывать озлобленіе противъ79 того, что такъ глубоко обмануло80 меня. Я не былъ матерьялистомъ, но и не могъ бы сказать, чмъ я собственно былъ. Я не усплъ составить себ никакихъ опредленныхъ убжденій. Одно, чмъ я былъ очевидно въ это время, это — врагомъ81 тхъ убжденій, въ которыхъ прошла моя молодость, и отрицателемъ ихъ.Разница нашихъ съ Картавцевымъ убжденій и частые споры не мшали хорошимъ отношеніямъ.82
Картавцевъ зналъ, что я очень интересуюсь Кремлевскими преніями, и хотя считалъ это самымъ пустымъ, ничего незначущимъ явленіемъ — вымирающимъ остаткомъ грубйшихъ предразсудковъ, самъ мн напомнилъ о Кремлевскихъ сборищахъ и предложилъ вмст, вмсто посл обденной прогулки пойти въ Кремль. Святая была въ этомъ году поздняя — нигд не было слдовъ снга, деревья уже были одты, и было такъ тепло, что намъ было жарко даже въ лтнихъ пальто. —
— Вотъ какъ разъ мы хорошо попали, — сказалъ мн Картавцевъ, когда мы, пройдя Соборы, вышли на площадь, — нынче довольно народа. И вотъ онъ, Пафнутій — бывшій раскольничимъ архиреемъ, теперь обращающій раскольниковъ. Вотъ и Хомяковъ. Для васъ представленіе нынче въ полномъ сбор.
Издалека видна была толпа человкъ въ сорокъ въ чуйкахъ, сибиркахъ и пальто, тснившаяся около крыльца и лстницы Архангельскаго собора. На лстниц, на верху каменныхъ ступеней стоялъ худощавый блокурый худой монахъ и, лежа почти на каменныхъ перилахъ, горячо83
говорилъ что-то, обращая свою речь внизъ. Это былъ отецъ Пафнутій. Рядомъ съ нимъ и позади, какъ бы привелегированные84 лица, стояли три человека господъ; одинъ изъ нихъ въ цилиндр съ замечательно строгимъ и значительнымъ лицомъ. —— Это Хомяковъ? — спросилъ я, указывая на него.
— Нтъ, это камергеръ Бунинъ, дуракъ большой, — отвчалъ Картавцевъ. — Хомяковъ внизу. Вонъ онъ.
И я увидалъ маленькаго человчка въ поддевк съ золотой, выпущенной цпочкой, чернаго съ сдиной, съ низкимъ лбомъ, тонкими чертами плоскаго лица и общимъ выраженіемъ умной лягавой собаки, сверхъ котораго было еще выраженіе чего-то особенно яснаго, веселаго, тонкаго и вмст съ тмъ твердаго. — Онъ стоялъ поодаль и прислушивался, очевидно легко нетолько понимая, но обсуживая все, что говорилось. Подл него стоялъ Москвичъ, господинъ очевидно гордившійся близостью своей съ Хомяковымъ и только благодаря кротости Хомякова переносимый имъ.
Спорилъ съ О. Пафнутьемъ человкъ въ синей сибирк, блокурый, мрачный,85
широкій, прямой, не гибкій. И лицо, и платье его, и рчь его были необыкновенно тверды86 и чисты. Рчь шла, какъ я понялъ, о староврчеств. —Я засталъ еще половину послдняго возраженія раскольника въ сибирк.