Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Была уже вторая половина мая, а Вронской съ Анной не перезжали ни на дачу, ни въ деревню, а продолжали жить въ Москв, хотя въ Москв имъ длать было нечего. Они не перезжали потому, что въ продолженіи всего послдняго мсяца у нихъ не было ни однаго мирнаго дня. Для того чтобы предпринять что-нибудь въ семейной жизни, необходимы или совершенный раздоръ между супругами, тогда воля-власть однаго ршаетъ за другаго и другой подчиняется, или любовное согласіе, подъ вліяніемъ котораго предпринимается общее дло. Когда же отношенія супруговъ неопредленны, нтъ ни того, ни другаго – дло ждетъ, пока разршится положеніе, и все остается въ statu quo.[1719] Многіе семьи по годамъ остаются на старыхъ мстахъ, постылыхъ обоимъ супругамъ, только потому, что нтъ ни полнаго раздора, ни согласія. Такъ было и съ Вронскими.

И Алексю Кириллычу и Анн Московская жизнь въ жар и пыли, когда солнце свтило по весеннему и вс деревья и кусты были въ листьяхъ и цвтахъ, была невыносима, и они прежде ршали ухать въ Воздвиженское тотчасъ посл Святой; но они продолжали жить въ Москв потому, что уже больше мсяца между ними было раздраженіе, которое оба сдерживали, зная, какъ они необходимы другъ другу, какъ они любятъ другъ друга. Но раздраженіе было, и не видно было конца ему, такъ какъ раздраженіе было внутреннее, не зависящее отъ какой нибудь вншней причины. Началось это раздраженіе давно прежде, но выразилось съ того вечера, въ который Алексй Кириллычъ высказалъ свое мнніе о ея обществ, о воронахъ, слетвшихся на трупъ. Она съ несвойственной ей раздражительностью защищалась и напала на него именно потому, что она чувствовала, что онъ былъ правъ и что онъ попалъ прямо въ сердц ея выдуманной высоты и разрушилъ ее. Но не то было ей обидно и досадно. Ей было больно то, что это зданіе новой жизни, честной, трудовой, съ новыми людьми, было ею построено не для себя, а для него, такъ она думала. Она устроила себ эту жизнь для того, чтобы онъ не мучался мыслью о томъ, что она тяготится своимъ уединеннымъ отъ общества положеніемъ, главное же затмъ, чтобы его привлечь опять къ себ, къ своему дому, и отвлечь его отъ той свтской жизни вн дома, въ которую онъ больше и больше втягивался.

Основа всего была ея ревность къ нему, та самая ревность, про которую она такъ хорошо говорила когда то съ Кити и которую она за собой не признавала. «Я не ревную, но мн просто непріятно, что онъ находитъ удовольствіе вн дома. Я не ревную, – говорила она себ. – Je ne suis point jalouse si je l’'etais jamais»,[1720] говорило ея сердце.

Она вспоминала Долли, какъ она прямо признавалась въ своей ревности ей и самому мужу. Ей, безукоризненной женщин, законному мужу можно было говорить это. «Но чтожъ могу сказать я? – думала Анна. – Сказать ему – ты долженъ понимать, что для меня въ жизни остался одинъ ты; что ты имешь право бросить меня, какъ я бросила своего мужа; но ты пожалешь меня. Нтъ, я не могу говорить ему про свою ревность: я не могу унизиться до этаго!» говорила она себ. A, вмст съ тмъ она уже давно ревновала всми силами своей души. Она ревновала его не къ какой нибудь одной женщин – ревность ея: долго съдала ея сердце, и, не имя еще предмета, она ревновала его къ уменьшенію его любви. Весь онъ, со всми его привычками, мыслями, желаніями, со всмъ его душевнымъ и физическимъ складомъ, былъ для нея одно – любовь къ женщинамъ, и женщина была одна она.

Любовь эта уменьшилась или ей такъ казалось; слдовательно, онъ часть любви перенесъ на другихъ или на другую женщину. Вмст съ тмъ его любовь къ ней была вся ея жизнь. Если ушла часть его любви, ушла и часть ея жизни. Уйдетъ вся любовь, уйдетъ и вся жизнь. Эта мысль была такъ страшна, что она отгоняла ее и отъискивала захваты въ жизни, которые бы держали ее помимо ея любви. Одно изъ такихъ средствъ ухватиться за жизнь помимо его было все ея устройство московской жизни. Вся эта жизнь съ[1721] занятіями наукой, съ умными, либеральными недовольными людьми, съ школами, съ дтскими садами и заботливость о дочери было только средство спастись отъ страшной угрозы ревности. Онъ пришелъ и однимъ словомъ разрушилъ, завалилъ все это зданіе, и она осталась опять одна съ своимъ ужасомъ. Заботливость о дочери завалилась вмст со всмъ зданіемъ. Она никогда не могла заставить себя любить эту дочь въ сотую долю такъ, какъ она любила сына. Онъ былъ выкормленъ ею, былъ первенецъ, рожденъ въ условіяхъ семьи; эта была причиной физическихъ и нравственных страданій, она не кормила ее и даже видъ ея только больно напоминалъ ей отсутствіе Сережи. Все опять разрушилось, и она осталась одна съ своей безпредметной ревностью и другимъ чувствомъ, совершенно особеннымъ отъ ревности, но которое всегда соединялось съ нею, – чувство раскаянія за все зло, которое она сдлала Алексю Александровичу. «Погубила его и сама мучаюсь. Сама мучаюсь и его погубила».