Полное собрание сочинений. Том 20. Варианты к «Анне Карениной»

Такъ соединялись въ ея душ эти два чувства. «Мою жизнь онъ разрушилъ, а самъ разв перемнилъ свой образъ жизни? – думала она. – Нтъ. Цлый день его нтъ дома. Каждый день почти онъ здитъ на дачу къ матери. И тутъ есть женщина». Если бы не было женщины, ей бы нужно было выдумать…

Во время спора ихъ въ тотъ вечеръ онъ сказалъ одно слово, которое она безъ слезъ гнва не могла вспомнить и вспоминала всякую минуту; онъ сказалъ: «Я всмъ, кажется, пожертвовалъ и жертвую для тебя». Она видла въ его глазахъ, что онъ устыдился этихъ словъ, какъ только произнесъ ихъ. «Но онъ сказалъ, онъ сказалъ ихъ». Онъ сказалъ, что теперь жертвуетъ всмъ для нея. Она была одна дома; онъ похалъ на какой то холостой пиръ на Воробьевыхъ горахъ; какая то гонка лодокъ, и дама какая то будетъ плавать. Она была одна,[1722] не велла зажигать лампъ и свчей и ходила взадъ и впередъ по гостиной, изрдка останавливаясь и прижимая руки къ горячимъ вискамъ. Услыхавъ стукъ подъхавшей коляски, она остановилась. «Это онъ. Что я могу сказать ему? – подумала она. – Онъ все можетъ сказать мн». Она такъ раздражала себя, воображая его любящимъ другую женщину и тяготящимся ею, что она уже забыла его, какой онъ былъ, а воображала себ его, какимъ онъ былъ въ ея воображеніи.

«Онъ можетъ сказать мн: я васъ не держу, вы не хотли расходиться съ вашимъ мужемъ, вы можете идти куда хотите. Я обезпечу васъ, если мужъ васъ не приметъ». Она придумала себ эту ужасную фразу и, вообразивъ себ ее, упала на колни передъ диваномъ, передъ которымъ стояла, прижалась головой къ сиднью и зарыдала. Когда онъ вошелъ, она успла встать, отереть глаза и ссть къ столу съ книгой. Она едва удерживала новыя слезы при мысли, какъ она жалка, что должна лгать передъ нимъ.

Онъ вошелъ въ лтнемъ свтломъ плать, съ слдами холостого обда на раскраснвшемся лиц, подошелъ и поцловалъ въ лобъ.

– Что же ты не пріхала? – Ее звали тоже, и онъ совтовалъ пріхать за нимъ. – Стива былъ тамъ.

– Не хотлось. Чтожъ, весело было? – сказала она спокойно.

– [1723]Да, глупо. Какая то учительница Шведской Королевы плавала въ нанковомъ капот. Ridicule.[1724] Но обдъ прекрасный. Чтожъ и огня нтъ?

– Я тебя ждала.

– Анна, – сказалъ онъ съ веселой улыбкой, – за что ты на меня? Если я виноватъ, прости.

Онъ взялъ ея руку, цлуя и лаская.

– Ничего, ничего, – поспшно сказала она. – Нечего прощать. Все хорошо. Иногда мн скучно,[1725] но и давно пора ухать.

Онъ позвонилъ и веллъ подать чаю. И они, какъ въ первое счастливое время, любовно говорили и длали планы. Но вдругъ зазвенла цпь, которая ихъ сковывала, и все испортилось. Разговаривая объ отъзд въ деревню, Анна предложила уложиться завтра и хать послзавтра.

– Да нтъ, постой. Въ воскресенье мн надо быть у maman, – сказалъ Вронскій, и Анн показалось, что она замтила смущенье на его лиц.

Онъ всегда былъ смущенъ, когда при ней говорилъ про мать, которая не хотла принимать ее. Она вдругъ вспыхнула и отстранилась отъ него.

– Если такъ, то мы не удемъ совсмъ, – сказала она.

– Да отчего же?

– А оттого, что не удемъ. Если хать, то хать послзавтра. Разв ты не можешь похать завтра?

– Да нтъ, она просила.....

– Я не поду въ воскресенье. Завтра или никогда.

– Анна, – укоризненно сказалъ Вронскій. – Зачмъ? Ну что это? Вдь это не иметъ смысла.

– Ты всмъ пожертвовалъ для меня, а не можешь…

– Да нтъ, никогда…

– Нтъ, ты сказалъ это, а не можешь исполнить моей просьбы.

– Да если бы это было резонно. А то я не знаю, что будетъ посл, какое требованье? Вдь это не иметъ смысла. Ну что сдлаютъ два дня?

– Для тебя это ничего, теб очень весело. Но…

Она остановилась; ей показалось унизительнымъ говорить о томъ, какъ тяжелы были для нея эти одинокіе дни.

– Анна, я понимаю, какъ теб тяжело, но вдь это все кончится. Я даже ду къ maman объ этомъ. Если она напишетъ Алексю Александровичу, онъ сдлаетъ.

– Я не хочу этаго, вскрикнула Анна. – Ты не затмъ дешь. Отчего ты, хвастаясь своей прямотой, не говоришь правду?

– Я никогда не говорилъ неправды. И очень жаль, если ты не уважаешь человка, который… для котораго… своего мужа, – выговорилъ онъ.

– Уваженье выдумали для того, чтобы скрывать пустое мсто, гд должна быть любовь. А если ты не любишь меня, то лучше и честне это сказать.

Вронской вскочилъ съ мста съ энергическимъ отчаяннымъ жестомъ, и брови его мрачно сдвинулись.

– Нтъ, это становится невыносимо, – вскрикнулъ онъ и, стараясь успокоиться, выговорилъ медленно:

– Чего ты хочешь отъ меня?

– Чего я могу хотть? Я могу хотть только того, чтобы вы не покинули меня. Но я этаго не хочу, какъ вы думаете. Я хочу любви, и ея нтъ. Стало быть, все кончено.

Она направилась къ двери.

– Постой, пос…той, – сказалъ Вронской, не раздвигая мрачной складки бровей. – Въ чемъ дло? Я сказалъ, что отъздъ надо отложить на 3 дня, ты мн сказала, что я лгу и не честный человкъ.

– Да, и повторяю, что человкъ, который попрекаетъ мн, что онъ всмъ пожертвовалъ для меня, что это хуже, чмъ нечестный человкъ, это человкъ безъ сердца.

– Нтъ, есть границы терпнію, – вскрикнулъ онъ. – Ничего не понимаю, – и невольно отбросилъ руку, которую держалъ въ своей рук.